Нур-ад-Дин и Мариам

– Что это, мой герой? Откуда?

– Я слышал, что мужчину украшают шрамы… Он противен тебе? – негромко проговорил Дахнаш.

Вопрос почему-то задел ее: она поставила себя на его место и обиделась на себя. Шрам – воистину, чудо из чудес! – действительно совершенно не портил его, он даже был – она попробовала отыскать верное слово – ему на пользу, добавляя к его демонической внешности еще один необходимый штрих.

Она ответила, тоже совсем негромко:

– О нет, он совсем не отталкивает меня. Но я хотела бы знать, откуда он взялся?

– Это давняя история. Когда-нибудь я расскажу ее тебе, моя греза. – Он отвел ее руку, которую она все еще протягивала к шраму, и добавил: – Но не сейчас. Ибо сегодня я буду учить тебя тому, чему учит любящий мужчина свою нежно любимую, но робкую жену.

Маймуна мгновенно приняла правила игры. О, она и в самом деле в единый миг превратилась в испуганную девочку в руках опытного мужа… Более того, дрожь страха пробежала у нее по спине. Она вдруг поймала себя на том, не может обращаться к Дахнашу без ощутимого трепета.

– Я… я не совсем понимаю, что ты хочешь сказать.

– Я хочу сказать, дорогая жена, что сегодня ночью вынужден доверить свою честь тебе, и ты будешь в некотором роде исполнять роль мужчины, иначе говоря, будешь надо мной, а не подо мной. И все из-за моей больной ноги.

«О Сулейман-ибн-Дауд, какой еще больной ноги?!»

– О, что такое ты говоришь? Я ничего не понимаю…

– Придется понять, малышка, и начать самой.

– Я… я не знаю, как начать…

– Неужели? Тогда вспомни то, чему я учил тебя и вчера, и позавчера, и все прошлые наши ночи…

О, никаким лицедеям не под силу было перевоплотиться столь полно, как детям колдовского народа. Маймуна словно сбросила все свои сотни лет, став робкой и нерешительной юной дурочкой. А Дахнаш чувствовал себя донельзя усталым, но любящим суровым мужем, который был ранен в схватке, но даже это не могло бы отвратить его от ласк любимой.

О, как он измучил ее своей насмешливостью! Но, с другой стороны, это и насмешкой не назовешь – говорит он таким ласковым тоном, так серьезно и убедительно, что глупо спорить или обижаться. Но ведь надо что-то сказать…

Она сказала единственное, что пришло в голову:

– Я пытаюсь… Но робею…

– У тебя богатое воображение, дорогая. Пусти его в ход.

Выражение лица у нее было как у обиженного, сбитого с толку ребенка. Дахнаш немного пожалел ее.

– Хорошо. Начни с того, что поцелуй меня, – процедил он.

Она послушалась, тоже совсем как ребенок: зажмурила глаза, нашла его губы своими и слегка прижалась к ним. Ответного движения с его стороны не последовало. Она же боялась… ожидала, что, как в ее сновидениях, он сомнет ей рот ответным поцелуем, приникнет языком к языку. Муж же оставался холоден и безответен, как статуя.

Его поведение задело ее, разозлило. Наконец, оскорбило. Она коснулась пальцами его густых темных волос, попыталась притянуть его лицо еще ближе.

Словно искра вспыхнула между их телами – они сомкнулись, она почувствовала его возбуждение и судорожно глотнула. Он, откинув голову, посмотрел ей в глаза, и сейчас ни тени иронии или насмешки не было в его взгляде. В ее же глазах он прочел явное желание, вожделение, смешанное с паническим страхом. Он ощущал неровное биение ее сердца, непомерный жар тела.

Он наклонил голову и ответил на ее поцелуй – нежно и в то же время властно, как целуют того, кто безоговорочно принадлежит тебе. Его губы и язык наконец делали то, что она знала и что испытывала ранее.

Маймуна услышала стон и поняла, что он вырвался из ее груди. Она попыталась отстраниться, остановить бурный натиск его губ и тела, испугалась, что может лишиться чувств – томление и слабость охватили ее. Он отпустил любимую, но лишь затем, чтобы, не спуская глаз с ее лица, совлечь с нее платье. За кафтаном последовали туфли с загнутыми носками, потом шаровары, сорочка.

Он действовал ловко и быстро, куда быстрее, чем действовал бы мужчина. Даже его глаза напоминали женские своими длинными ресницами.

Но взгляд из-под них, который она не могла не заметить, был далеко не женским, а его возбужденное обнаженное тело, которое ее так страшило и притягивало, – тоже.

Он раздел ее и отступил шага на два. Так отступает художник перед мольбертом – обнаженный художник перед обнаженной натурой. Он медленно оглядывал ее всю; она всей кожей ощущала прикосновения его темного взора на своей груди, бедрах, животе, лоне…

Дахнаш больше не прикасался к ней. Последнее, что он сделал, – вынул шпильки из волос, которые упали ей на плечи. После чего, по-прежнему не говоря ни слова, он повернулся и пошел к постели. Невольно она любовалась его подтянутой фигурой, его походкой, хотя он слегка прихрамывал. К собственному изумлению, она нашла в себе силы и смелость не отвести глаз и тогда, когда, опустившись на постель, он откинулся на подушку и стало особенно заметно, как он возбужден.

– Иди сюда, Маймуна, – произнес он слегка севшим голосом, показывая рукой на постель.

Она подчинилась: ступая нетвердыми ногами, приблизилась к ложу и взобралась на него, встав перед ним на колени. После чего бросила на него молящий вопросительный взгляд, вспомнив его слова о том, что сегодня она должна выполнять роль мужчины. Она вдруг подумала, что это, быть может, даже лучше для нее – позволит сохранить здравый рассудок и незамутненный разум.

– Что же я должна делать? – пробормотала она, опустив глаза.

– Все что пожелаешь. Потом я укажу тебе, что ты сделала неправильно.

Подняв голову, она вновь посмотрела на него. Его тело манило, его желание пугало, а его спокойствие убивало. Ей отчаянно захотелось притронуться к средоточию его страсти, но она не осмелилась сделать это сразу, и, робко прикоснувшись к груди Дахнаша, стала опускать руки все ниже, ощупывая мышцы его живота. Внезапно решившись, она дотронулась до кончика, ощутила его натянутую кожу, пульсирующий жар… У нее прервалось дыхание, она прикусила губу… Как же вот это… как оно будет… как поместится в ней?