Нутро любого человека

Вошли и присели за столик две девушки. Я чувствовал, что они поглядывают на меня, шепотом совещаясь о чем-то. У обеих были плохо окрашенные волосы — у одной светлые, у другой морковные. В конце концов, я поднял на них взгляд, улыбнулся — это, похоже, заставило их прийти к какому-то решению, и они пересели за мой столик.

— Что за херовые игры? — сурово прошептала мне блондинка.

— Мы уже два дня просидели на долбанном вокзале, — поддержала ее Морковка.

Я объяснил, что в моих инструкциях ничего о встрече с кем бы то ни было на железнодорожном вокзале сказано не было. Извинился и предложил, в знак примирения, купить им выпить — они потребовали пива. Обе прилично говорили по-английски и непрерывно курили.

— Я Маунтстюарт, — сказал я.

— А почему вы такой старый? — спросила Блондинка. — Помоложе в Англии никого не нашлось?

— Нет-нет, — сказала Морковка. — Это очень умно. Если вдуматься, охеренно умно. Старикан вроде него, в таком костюме и плаще. Никто ничего и не подумает.

— Ага… — сказала Блондинка. — Я, это, Ингеборг.

— А я Биргит — нет, Петра, — простодушно поправилась рыжая. Обе делали над собой усилия, чтобы не рассмеяться.

— Насколько я понимаю, у вас есть для меня инструкции?

— Нет, — ответила Петра. — Я думаю, это у вас для нас кое-что есть.

— Тогда я лучше позвоню.

Я зашел в телефонную будку и каким-то образом ухитрился вызвать Напье-стрит — с оплатой разговора получателем.

— Вы примете звонок от мистера Логана Маунтстюарта, с вашей оплатой?

— Разумеется нет, — ответила Тина Браунвелл и повесила трубку.

Я сказал Петре и Ингеборг, что им придется встретиться со мной этим вечером, после того, как я в шесть позвоню в Лондон, — и мы договорились о свидании в кафе-баре напротив вокзала.

В назначенное время я позвонил Вивиану.

— Могадишо.

— Кончайте вы с этим дерьмом, Маунтстюарт, мы не бойскауты.

— Это была ваша идея.

— Да, да. Что случилось?

— Со мной связались, но никаких инструкций у них нет.

— Иисус Христос затраханный! — некоторое время Вивиан поносил все на свете. — Где он? Можете позвать его к трубке?

— Кого?

— Связного.

— Вообще-то это две девушки. Мы с ними встречаемся чуть позже.

Он сказал, что должен позвонить в несколько мест, выяснить что происходит. Я прогулялся до станции и нашел Петру с Ингеборг сидящими у окна ослепительно яркого кафетерия. Мы заказали жаренных цыплят с картошкой, пили пиво. Девушки курили. Петра, как я заподозрил по ее раскраске, была блондинкой, перекрасившейся в рыжий цвет. У нее голубые глаза и угрюмое, с надутыми губами личико, осыпанное мелкими родинками. Ингеборг, девушка темноволосая, ставшая пергидрольной блондинкой, — тонкогубая, с беспокойными глазами и ямочкой на подбородке.

Мы ели и болтали, точно встретившиеся в столовке колледжа, попавшие в него по обмену студенты. Они задавали вопросы о СКП и Джоне Вивиане. Я отвечал уклончиво.

— Вы знали Яна? — спросила Петра.

— Да, немного.

— Бедный Ян, — сказала Ингеборг.

— Почему „бедный“?

— Свиньи застрелили его. Убили. [218]

— Мы, должно быть, говорим о разных Янах, — сказал я.

Петра взглянула на меня:

218

Вероятно, она имела в виду некоего Яна Маклеода, англичанина, в 1972-м застреленного западногерманской полицией во время налета на его квартиру в Штутгарте. Предполагалось, что он состоит в „Фракции Красной Армии“ — хотя доказано это так и не было.

— У вас есть оружие?

— Конечно, нет.

Она открыла сумочку и показала мне нечто, похожее на автоматический пистолет.

— У меня тоже есть, — сказала Ингеборг. — А вот ваши инструкции.

То был адрес отеля в Цюрихе: отеля „Горизонт“. Назад в Швейцарию.

Записываю это чистосердечия ради, а также потому, что оно способно сказать обо мне и о ситуации, в которую я попал. Как только Петра показала мне пистолет, а Ингеборг призналась, что и у нее имеется такой же, я проникся к этим неряшливым, невротичным девицам острым сексуальным влечением. Вместо того, чтобы встревожиться подобным оборотом событий, я ощутил желание пригласить их в „Гастхаус Кесселринг“ и там заняться с ними сексом. Не этим ли и опасно безвкусное обаяние самозванного городского партизана? Тем, что „игре“ всегда каким-то образом удается заслонить жестокую реальность? Я сообразил, что операция „Могадишо“ имеет характер куда более зловещий, чем я прежде полагал, и все же не мог воспринять ее всерьез, не мог поверить, что эти бестолковые, постоянно препирающиеся, плохо покрашенные девицы представляют какую-либо угрозу. Я был заинтригован, очарован, возбужден. А теперь должен так же признать, что после недолгих размышлений поразился собственной глупости и наивности. Что я, собственно говоря, думаю о цели моей обставленной в духе романа плаща и кинжала поездке по Германии? Я что — участвую в организации некой пан-европейской студенческой демонстрации? Доставляю средства благотворительной организации левого толка? Присущие Джону Вивиану паранойя и цинизм дурного мальчишки представлялись мне ничем иным, как позой, аффектацией, попыткой придать себе „клевый“ вид — и все это, быть может, для того, чтобы завлекать в свое логово на Напье-стрит хорошеньких молодых женщин вроде Анны и Тины. Но внезапно, в этом залитом свете bahnhof [219] кафетерии, мне открылись холодные, безжалостные последствия экстремизма — левого или правого, не важно, в конечном итоге, любой из них на свой беспорядочный, небезопасный, необдуманный лад влечет за собой определенную степень насильственной конфронтации и телесных повреждений. Все Джоны Вивианы нашего мира загоняют себя своим радикализмом в некий политический угол, выбраться из которого можно лишь при помощи пистолета или бомбы.

219

Вокзальное ( нем.) — Прим. пер.

Я расплатился по счету и встал, собираясь уйти.

— Приятно было познакомиться с вами.

— Ну нет, — улыбаясь, сказала Петра. — Мы едем с вами в Цюрих, Маунтстюарт.

Разговор с Джоном Вивианом.

— Они что?

— Едут со мной.

— Какого хрена, зачем?

— Не знаю. И у них пистолеты. Я не хочу в этом участвовать, Вивиан.

— Да нет у них пистолетов — они вас просто пугают.

— Тут ведь что-то незаконное, так?

— Вы 75-летний старик, приехавший отдохнуть в Европу.

— Семидесятиодно.

— Что?

— Семидесятиоднолетний старик.

Молчание. Затем:

— Отправляйтесь с ними в Цюрих, а когда вступите там в контакт…

— В какой контакт? С кем?

— С тем, кто к вам обратится. Пароль „Могадишо“. Сделайте свое дело и избавьтесь от девиц. А насчет ерунды с пистолетами не волнуйтесь. Это не опасно.

— У меня кончаются деньги. А девушки говорят, что у них ни гроша.

— Я пошлю вам телеграфом еще одну сотню, в цюрихский „Американ экспресс“. А пока воспользуйтесь кредитной карточкой.

— У меня нет кредитной карточки.

— Ну, тогда экономьте.

Ингеборг, Петра и я совершили очень неуютное путешествие на поезде — ночь, третий класс, вагон для курящих — из Гамбурга в Штутгарт, а там пересели в поезд до Цюриха — дорогой мне удалось два часа поспать без помех, надышавшись при этом дымом сотен от двух сигарет. Я настоял, чтобы таможню и пункт иммиграционной службы мы прошли раздельно, — отметив с гордостью, что во мне просыпается старая выучка ОМР. Мы отыскали контору „Американ экспресс“, я забрал в ней 100 долларов, которые обменял на до смешного малое количество швейцарских франков. Затем мы вселились в отель „Горизонт“ — современный, набитый людьми, безликий, — получили номер с двуспальной кроватью и раскладной металлической койкой с резиновым матрасом: для меня. Персонал отеля распределение нами спальных мест никак не прокомментировал: видимо, по стандартом „Горизонта“ оно вполне пристойно. Девушки немедленно завалились спать, свернулись под пуховым одеялом, сняв только туфли и плащи — точно беженки в пути, подумал я. Сексуальные мои фантазии почему-то сошли на нет — теперь я чувствовал себя подобием дядюшки при паре недружелюбных, строптивых племянниц.

В шесть позвонил Джону Вивиану.

— Мне нужны еще деньги.

— Господи-боже, я же вчера отослал вам сотню.

— Это Швейцария и нас теперь трое.

— Ладно, пошлю еще. Развлекайтесь, приятель.

— И помните, мне нужно будет на что-то вернуться назад.

— Да, конечно.

— Кстати, я ухожу.

— Откуда?

— Из „Социалистического коллектива пострадавших“. Из „Рабочей группы — Прямое действие“ и из „Рабочей группы — Коммуникации“. Из компании на Напье-стрит. Как только вернусь — все. Финито. Капут.