О бисере, бусах и прошлом времени. Воспоминания московского коллекционера
Шрифт:
Когда-то мне пришлось встретиться еще с одним примером того, что голь на выдумки хитра. Мне была передана на реставрацию бисерная сумочка. С первого взгляда она представляла собой какой-то бесформенный комок из-за многочисленных кое-как заштопанных дыр. По бисеру было видно, что сумочка довольно поздняя, но техника оставалась совершенно неясной. Вместе с опытным реставратором мы выпороли подкладку, ожидая, что по изнанке сразу все определим. Однако и изнанка представляла собой какую-то загадочную сетку, не похожую ни на один вид бисерного рукоделия. Только по швам на донышке мы наконец догадались, что перед нами вышивка по самой обыкновенной марле, выкрашенной в черный цвет. Повидимому, в 1920–1930-х годах какая-то дама, зная, что на Западе вошли в моду бисерные сумочки, решила самостоятельно сделать себе такую же. У нее был дореволюционный бисер и старый рисунок, но не было подходящей ткани.
От моих самодельных туалетов у нас почти ничего не осталось: все они перекочевали в коллекцию известного историка моды А. А. Васильева. Не знаю, насколько они оказались для него полезными, но деревянные бусы, которые я когда-то расписала «под Гжель» для своей мамы, даже фигурировали на одной из его выставок.
В дальнейшем сражение за более или менее приличный вид продолжалось вплоть до середины 1990-х годов, когда появилось огромное количество всякого китайского барахла в турецком вкусе, а достойные вещи оказались совершенно недоступными по цене. Что делать, борьбу пришлось продолжить в новых условиях.
Изложенное выше неизбежно приводит к выводу, что женская часть научных работников того времени ничем другим, кроме погони за модными тряпками, не занималась. Как ни странно, это было совсем не так: мы на самом деле были очень увлечены своей работой, чувствуя себя на передовом фронте современной науки. В связи с этим мне вспомнился забавный эпизод. Однажды мы ехали с мужем на работу и, стоя в автобусе, с жаром обсуждали проблемы рекомбинации на глубоких уровнях в арсениде галлия. Женщина, сидевшая рядом с нами, вскоре возмутилась и воскликнула: «Ну сколько можно разговаривать!» Я удивилась и спросила: «А что, мы очень громко говорим?» – «Да нет, – сказала она с досадой. – Но о чем!!!»
Очень хорошо помню и счастливый период моей жизни, когда я начала на старости лет (мне было больше сорока) осваивать основы программирования и составила собственную программу обработки результатов измерений эффекта Холла. К сожалению, эта сторона нашей жизни не имеет прямого отношения к заявленной теме моих записок. А единственным материальным сувениром того времени остались два осколка пластины монокристаллического кремния, хранящиеся в шкатулке на моем письменном столе.
1961 год
Этот год ознаменовался для меня рядом важных событий: я окончила Московский энергетический институт и вышла замуж за Володю Васильева, с которым мы учились в одной группе последние три года.
Володя родился в городе Аткарске Саратовской области, где до войны жили его родители, Семен Игнатьевич и Елена Николаевна (урожденная Молчанова) Васильевы. Отец был сразу мобилизован и зимой 1941 года принял участие в битве под Москвой. Там обморозил ноги, был комиссован и остался работать на военном складе в Москве. Был награжден медалью «За доблестный труд» и орденом Красной Звезды. Когда капитан Васильев обосновался в Москве, к нему переехала семья: жена и двое старших детей, а младший Вова был оставлен в деревне под Аткарском на попечении бабушки и дедушки. Он хорошо запомнил лица молодых солдат, проходивших по их деревне по дороге на фронт; самолеты, летящие на Сталинград; вкус маленьких красных яблок, которые бабушка изредка приносила с базара, – по тем временам это был изысканный деликатес. Такое яблоко нельзя было просто съесть, его надо было сначала размять, не снимая кожицы, а потом смаковать каждый кусочек.
В 1946 году родители забрали его в Москву. Ни о каком дошкольном образовании тогда и не слыхивали, поэтому Володя Васильев отправился в первый класс, зная два слога – «МА» и «ПА». Но несмотря на это учился он хорошо и после окончания школы поехал в Киев, чтобы поступить в военное училище. Там его забраковали по зрению, и он вернулся в Москву. Случайно проезжая мимо нашего МЭИ, он обратил внимание на импозантное здание главного корпуса, которое ему чрезвычайно понравилось, и решил поступить именно туда. Успешно сдал все шесть вступительных экзаменов и тем самым осуществил мечту родителей, которые были твердо намерены дать всем детям высшее образование. Кроме стремления к учебе им были на всю жизнь внушены незыблемые представления о порядочности, ответственности и чувстве долга. А отношения Семена Игнатьевича и Елены Николаевны служили наглядным примером того, как должна выглядеть образцовая семья: уютный гостеприимный дом, незлобивая, заботливая Елена Николаевна и суровый, довольно жесткий
Семен Игнатьевич, который с неизменным обожанием смотрел на свою «хорошенькую». Надо сказать, что моя свекровь даже в пожилом возрасте вполне соответствовала этому определению.Володя Васильев, 1960
После окончания института мы начали свою трудовую деятельность: я в Гиредмете (Государственном научно-исследовательском и проектном институте редких металлов) в физическом отделе, а Володя в закрытом авиационном институте. Он присоединился ко мне двумя годами позже, поступив в очную аспирантуру Гиредмета в отдел автоматики.
Сейчас мы с удовольствием вспоминаем проведенные там долгие годы. Это был очень большой институт – головной в полупроводниковой отрасли, работа интересная, коллеги – очень разнообразные, часто необычные и яркие личности. Мы до сих пор поддерживаем дружеские отношения со многими из них: ведем редкие, но задушевные беседы с Ирой Юрьевой, общаемся с обстоятельной и хозяйственной Аленой Фридштанд, изредка обмениваемся визитами с Мишей Мороховцом, поглощенным заботами о внуках и исследованием генеалогии своего древнего рода; получаем время от времени весточки о других сотрудниках отделов, в которых мы с Володей проработали больше тридцати лет.
Моим научным руководителем с самого начала работы в Гиредмете был Михаил Ильич Иглицын, который не обременял нас подробными указаниями, как и что делать, но, как я теперь понимаю, зорко следил за тем, чтобы все работы, выходившие из отдела, соответствовали нормальному академическому уровню. К сожалению, ему не очень везло с карьерой, он успел защитить докторскую, но скончался от инсульта в 61 год. У него в аспирантуре параллельно со мной делали диссертации и почти одновременно защитились Галина Ивановна Воронкова и Елена Викторовна Соловьева. Галя отличалась миловидностью, моложавостью и замечательными афоризмами, которые до сих пор в ходу у всех ее знавших: «Все, что мы знаем, мы знаем из книг» (теперь книги смело можно заменить на Интернет), «Мужа надо брать на корню» и нравоучительная тирада, адресованная слушателям подготовительных курсов, на которых она преподавала. Они попытались назвать ее «девочкой» и получили в ответ: «Между прочим, эта девочка закончила физфак МГУ, и поэтому будем называть ее в дальнейшем Галиной Ивановной». Лена Соловьева, прекрасный физик-экспериментатор и отчаянный полемист, долгое время была неотъемлемой частью нашего дружеского триумвирата, душой которого была физик-теоретик Наталия Сергеевна Рытова.
Наташа Рытова
Я до сих пор помню, как я в первый раз увидела Наташу в обшарпанном коридоре Гиредмета, который она освещала своей прелестной улыбкой. Она была уже младшим научным сотрудником, и мне, всего-навсего дипломнику, очень польстило, что такой большой человек меня заметил и даже улыбнулся. Наташа, действительно, была всегда исключительно доброжелательна, но в тот раз ее улыбка, как я теперь понимаю, была не персонифицирована, а связана просто с плохим зрением.
Первые признаки симпатии возникли на почве совместной реконструкции старинной английской «Баллады о принце Джоне», которой мы занялись во время одного из обеденных перерывов. Мне повезло, ее я знала довольно неплохо. Если бы речь зашла о каком-нибудь другом стихотворном произведении, гармонии душ, возможно, и не возникло бы, потому что Наташа знала поэзию на два порядка лучше меня. Мы дружили с Наташей и ее семьей больше 50 лет. Я восхищалась ее родителями: крупнейшим ученым, членкором РАН Сергеем Михайловичем Рытовым и ее милой, умной мамой Суламифью Сауловной Бахмутской. Постепенно их семейство увеличивалось. Наташа вышла замуж за молодого теоретика из Свердловска Володю Шаврова, и у них с небольшим интервалом появились две прелестные дочки, Таня и Женя.
Незадолго до свадьбы Наташа с Володей поехали на Кавказ и остановились там в каком-то высокогорном приюте, которым заведовала старушка «кавказской национальности». Увидев Наташу, она обмерла от такой красоты и все время их пребывания ходила за ней, благословляя Аллаха, который позволил ей дожить до встречи с такой красавицей. При этом она время от времени пыталась поцеловать край ее ковбойки. Володя в качестве жениха показался бабуле совершенно неподходящим, и она настойчиво предлагала Наташе посватать ее за любого джигита, который будет только счастлив, обретя такую невесту. Наташа не поддалась искушению, а я в результате совершенно пересмотрела свой взгляд на ее внешность, внезапно увидев, что она точь-в-точь походит на миниатюры красавиц в старинных персидских рукописях.