О геополитике: работы разных лет

Горы, лес и заболоченные регионы (Южная Африка!) предстают перед нами как защитники остатков рас и народов. Так проявляют себя Кавказ, склоны Алтая и Тянь-Шаня, обширные долины романских народов и ладинов в Альпах. Так все еще сохраняются баски в Пиренеях, армяне в высокогорных долинах ландшафта Арарата, который они справедливо изобразили на своем гербе.

Окрестность ландшафта Хайберского прохода в особенно подходящих для обороны долинах скрывает многие расовые границы, в то же время часто совпадающие с границами провинций. Вдоль Гата держатся гонды, вудары и бхилы (Bhils), в Гималаях — гуркхи и многие другие чуждые собственно индийскому расовому смешению горные племена, в продольно расположенных переходах Малайского полуострова — обнаруженные Мартином и недавно Шебестой племена сенои и семанг, эквивалентом которых на Цейлоне являются ведды.

По— особому часто действуют кольцевые горы и плоскогорья, оберегая виды животных и расы человека и помогая удерживать постоянные границы. Так закрепляются сингальцы (сингалы) по отношению к дравидийской расе и напору тамилов из Передней Азии, в конечном счете скопившиеся на крошечном пространстве плоскогорья (вокруг Полоннарува-Канди), негритосские жители [с.188] внутренних районов, моро и ториадья на Филиппинах, на Зондских островах по отношению к малайцам и тагалам.

Еще труднее, естественно, проследить географические границы животного мира и человеческих рас в субтропиках и тропиках, чем границы растительного мира, всегда больше привязанные к почве. Отличными вспомогательными конструкциями могут при этом оказаться смелые оригинальные рабочие гипотезы, например широко задуманное Лео Фробениусом разделение Африки на хтоническую, теллурическую и лесную культуры. Однако такие конструкции, конечно, требуют детальных доказательств.

Здесь благодатная почва для индивидуальной работы в полевых условиях. Трудность наблюдения за расовыми и племенными границами, а также за границами видов, подтверждаемыми и засвидетельствованными в языковых и культурных отличительных признаках, достаточно велика даже на знакомой, родной почве. Попытайтесь, скажем, в пространстве между Аммерзе, Хуозигау, Верденфельсом и обширной языковой котловиной романской культуры на выходе к долине реки Лех между древними монастырями Вельфов проследить швабско-баварскую племенную границу! Как вмешивается там алеманнский и баварский обычай, даже диалект, к тому же с добавлением “влахских” и альпийских остатков!

Обработка дерева, использование металла, керамика, способ строительства, землепользование и содержание скота — все это должно помочь; и все-таки создаются, как доказывают работы Б. Швейцера, многочисленные карты с различными вводящими в курс дела легендами почти для каждого характерного (бытового) слова, для каждого обычая, хотя они и в целом, в главных линиях своих границ, часто совпадают или сближаются.

Понятно, что подобные работы, которые ведутся на стыке особенно прочно сохраняющихся рас и племен, в отчетливо отграниченных переходных областях (по понятным причинам раннего осознания значимости проблемы), возникают по предпочтению. И поэтому такие образцовые начинания в Швейцарии, как, например, швейцарско-верхнеитальянский языковой атлас Яберга и Юда.

Но в него включены также замкнутые расовые образования и расовые смешения, как французы и нижние саксонцы; и более высокая ступень пограничного чувства при этом становится очевидной, смотря по тому, рано или поздно начата работа (разработки германо-польских языковых и расовых [с.189] границ Пенком и Фольцем, разграничение Восточной Европы венской школой после войны).

Естественно, столь разнородные, сложные государственные образования, как старое государство Габсбургов, хотя и вызывали жгучий познавательный интерес, но меньший для обсуждения общественным мнением, что само собой понятно. Когда же закрывают глаза на дешевую насмешку в опубликованной в Париже галерее монархов, представившей седовласого императора Франца-Иосифа “вавилонским царем” без всякой иронической подписи, то напрашивалась как бы сама собой характерная аналогия с Хеттским царством, с его точно таким же на девяти языках государственным архивом, что явилось для археологов благоприятной случайностью наряду с возможностью лингвистических разгадок и сопоставлений. Однако уже тогда признали, что столь шаткие, охватывающие внешние связи, самые различные племена и расы границы имеют мало права считаться прочными. Географическое основание для" исторических выводов, которые в отношении таких жизненных форм призывают к осмотрительности, должно было исходить только из этого!

Если появляется опасность одной или нескольких рассекающих территорию государства расовых границ, непосредственно угрожая даже таким государственным образованиям, как Хеттское царство и Габсбургская империя, то косвенно она стоит и перед всем человечеством с его политической структурой и его надеждами на более широкое сплочение. Конечно, такие работы, как Лотропа Стоддарда, Мэдисона Гранта и Дж. В. Грегори — что выдают уже их подстрекающие названия (Rising Tide of Colour; Menace of Colour; Menace of the Underman) — грубые, вульгарные, режущие ухо фанфары; однако они все же показывают благодаря воздействию их переводов, как восприятие немецких трудов Понтера пробуждает сознание жителей Внутренней Европы к рабочему полю, которое, как они слишком долго верили, можно уступить несуществующей предусмотрительности некоей несуществующей расовой теории.

Несомненно, многое вызывает возражение в отношении беззастенчивых американских обобщений европейских расовых границ, например, в книге Стоддарда “Race realities of Europe”; и все же лучше, что американцы знают эти грубые расовые границы внутри Европы, чем они почти ничего не знают о том, как иногда их знаменитый 14 пунктами президент Вильсон, что, пожалуй, никто в них не верил, кроме Германии. [с.190]

Конечно, позволительны некоторые незначительные возражения против “Geopsychische Erscheinungen” Гельпаха, вероятно, скорее против его “франконского лица” или различения между Metrotypus и Mimotypus. И все же лучше, что немцы вообще проявили интерес к наблюдениям в духе Гельпаха над тем, какое сильное воздействие оказывают условия ландшафта, состояние погоды и отношение людей друг к другу, чем если они впадают в полузабытье, не имея личной установки относительно этих поистине важных для их будущего вопросов; и лучше, что они изучают расовые границы, прежде всего глазами Понтера видят исчезающие, хорошие, неотъемлемые части расы, чем ничего не видят.

Бессмысленно отрицать, что антропология в области теории познания расовых границ, расовых видов и расовых смешений из-за сверхпедантичной точности и намеренного восторга науки о культуре, учений о государстве и экономических учений точно так же осталась виноватой в отношении необходимой популяризации неуязвимых знаний, как антропогеография продолжительный период со времени Ратцеля, — и лишь под давлением войны нужно было срочно наверстывать то, без чего невозможно было добиться все еще абсолютно необходимого, своевременного массового действия.

Таково неприукрашенное состояние вопроса; и когда ныне время от времени на арене научной борьбы возникает нечто такое, что выглядит нежеланным гостем, то следует признать, что оно проникло туда через слишком обширные промежуточные пространства, слишком широко открытые не соприкасающимися друг с другом специальными научными дисциплинами, в отдельных рабочих полях которых утрачена добросовестная основательность, позволяющая видеть необходимые связи (стыки).

Именно поэтому стало возможным при недавнем крупномасштабном переносе границ, что наука, привлеченная по случаю, играла столь малую роль генерального управляющего (какую предназначал для нее Челлен), не раз ограничиваясь ролью архивариуса, что, напротив, грубые обманы со стороны руководящих государственных мужей с помощью беззастенчивых фальсификаций, например, со стороны Промежуточной Европы (Zwischeneurope) — польской, чешской, французской, а также итальянской — остались безнаказанными, более того, были оплачены территориальными расширениями, что политико-географическая неосведомленность таких мужей, как Ллойд Джордж и Вильсон, вошла в поговорку.

Итак, передвижка границ, особенно в Европе, в их географических формах состоялась затем почти без участия науки, хотя и при протестах научных представителей главных стран, извлекших выгоду, как доказало демонстративное отмежевание Кейнса и Перси М. Роксби (“Far Eastern question in geographical settling”), — и это еще требует существенных корректив. [с.191]

“Остаток”, который по меньшей мере должна была бы объяснить наука союзнических и ассоциированных (объединившихся) держав, лучше всего отражает работа Дж. Боумена “The New World. A study in political geography”, в которой за счет больших средств Нью-Йоркского географического общества самые худшие грехи в отношении правды о расовых границах при политическом послевоенном преобразовании мира прикрываются фиговым листком, не способным скрыть изъяны. Почитайте хотя бы то, что сказано там о Внутренней Европе, Индии и Восточной Азии. [с.192]