Облака и звезды

— Ата, ты больше никогда не возьмешь меня на охоту с ительги?

— Почему? — сказал дед Черкез. — Мы с тобой еще будем охотиться.

— Когда?

— Когда? Осенью. Тогда и мех у зайцев будет густой, не такой, как сейчас, — видишь, линяет, — и дед Черкез рукой стал счищать заячью шерсть со спины Мурада. Он счищал очень долго, пока не осталось даже волоска, как будто деду Черкезу было приятно просто так водить рукой по спине Мурада. Мурад чувствовал на себе эту легкую, быструю руку, и ему хотелось, чтобы на спине было побольше шерсти и дед Черкез все счищал и счищал ее…

— Ата, — тихо сказал он, — ты не сердишься на меня, ата?

— За что? — так же тихо спросил дед Черкез.

— За эфу, за то, что она меня чуть не укусила.

— Нет, не сержусь. Я сам виноват — не надо было отпускать тебя одного: мы в песках. — Дед Черкез задержал руку на плече Мурада. — Ты очень сильно испугался?

— Очень, — тихо сказал Мурад, — я никогда, никогда больше не буду уходить от тебя, ата. — Он взял руку деда Черкеза и стал тереться о нее лицом.

8

Возле кибитки не было никого, внутри тихо. Значит, мать опять ушла, не сидится ей дома…

Дед Черкез остался с ительги — надо было посадить его в шалашик, накормить, а утром отнести к хозяину.

Мурад вошел в кибитку. Бросились в глаза аккуратно сложенные в углу вещи — чемодан из желтой кожи тускло посверкивал своими замками, под чемоданом постель в ремнях, корзина с посудой и продуктами. К ним прислонено цинковое корыто.

Мурад обомлел: как? Они уезжают? Но почему? Что случилось?

Из угла на женской половине раздался жалобный стон. Мать лежала на кошме, обернувшись лицом к стене. Она сняла красное койнеке, была в серой жакетке, в серой юбке.

Мурад испуганно наклонился над нею:

— Мама, что с тобой? Тебе плохо?

— Плохо, — чуть слышно сказала мать, — в животе сильно болит, с правой стороны. Верно, опять приступ аппендицита. Надо скорее ехать домой. — Снизу вверх она внимательно посмотрела на сына.

Мурад молчал: он был ошеломлен, подавлен двумя словами, только двумя словами: «ехать домой».

Ехать домой — это возвратиться в душный, пыльный Казанджик, где сейчас почти нет ребят, и с утра до вечера сидеть дома, читать по приказу матери учебники или слоняться по голому двору.

Ехать домой — это проститься с дедом Черкезом и не видеть больше его высокую черную папаху, не слышать его тихого смеха, и его громкого свиста, и его крика «хайт-хайт!».

Ехать домой — это не взбегать на бугры и не сбегать с бугров, не ходить на охоту с Сакаром и ительги и не слышать чудесного звонкого лязга, когда берешь на себя рычаг. Это — не видеть розового флажка, и не сидеть на твердой железной скамеечке, и не делать самому полного цикла, не смотреть с раскаленной крыши кабины на далекую Каракум-реку.

Одним словом, ехать домой — это самое большое несчастье, самая большая беда…

Мурад, опустив голову, смотрел на кошму, по щекам его катились слезы и орошали «пустынную ковбойку» с длинными рукавами.

— Слушай, сынок, — слабым голосом сказала мать, — слушай: пойди попроси ата сходить в колхоз за полуторкой — нам надо пораньше выехать.

Мать села на кошме, одернула юбку, чтобы не очень измялась.

Мурад вышел из кибитки. Дед Черкез стоял возле шалашика и кормил ительги — давал ему из рук кусочки сырой баранины. Он увидел заплаканное лицо Мурада, понял все…

— Ата, — сказал Мурад, — у матери в животе приступ аппендицита. Она говорит — нам надо ехать в Казанджик.

— Хорошо, — сказал дед Черкез, — я сейчас пойду за машиной. — Он подал Мураду красные кусочки мяса: — Хочешь покормить ительги?

— Да, — сказал Мурад, — давай кормить вместе.

Они молча стали давать ительги мясо: кусочек — Мурад, кусочек — дед Черкез. Но мяса было немного, ительги ел быстро, и скоро у деда Черкеза и Мурада ничего не осталось. Они долго вытирали руки пучками травы и смотрели, как сытый ительги тяжело сидит на насесте, опустив голову с колпачком на глазах.

Не глядя на деда Черкеза, Мурад тихо спросил:

— Ты уже идешь?

— Да, надо идти.

— А когда вернешься?

— Через час. Приеду на полуторке.

Мурад хотел попросить деда Черкеза взять его с собой, чтобы они в последний раз вместе прошли, а потом в последний раз вместе проехали по пескам, но вспомнил: мать сказала, что она больна. Значит, ее одну нельзя оставлять в кибитке.

— Я буду ждать тебя, ата, — сказал Мурад.

— Хорошо, — ответил дед Черкез, — я пошел. Я скоро вернусь.

Но он не уходил, а стоял и смотрел на Мурада и на дремлющего ительги. Потом резко повернулся и сразу исчез за буграми.

Мурад заглянул в кибитку. Кажется, матери стало легче: она уже не лежала на кошме, а сидела возле вещей — раскрыла чемодан из желтой кожи и копалась в нем.

На секунду у Мурада мелькнула надежда, что они останутся. Пусть ненадолго — на неделю, даже на пять, на три дня.

Можно сейчас разжечь костер, нагреть песку; мать положит его на живот. Сразу станет легче.

Он решил немедленно поделиться с матерью своими мыслями.

Она увидела Мурада, хлопнула крышкой, с тяжелым вздохом схватилась за живот.

— Ата пошел за машиной?

— Пошел, — убитым голосом ответил Мурад.

Мать легла на кошму, повернулась на правый бок — лицом к войлочной стенке.

Все пропало! Мурад вышел из кибитки. Ительги по-прежнему дремал в своем шалашике. Тень от шалашика удлинилась, потемнела — скоро вечер. Мурад присел на корточки, мизинцем осторожно погладил темно-серые когти ительги, каменно-твердые, с загнутым острием, потом провел рукой по бурым перьям с рыжей каемкой. Сокол дернулся всем телом, будто хотел сбросить с себя чужую руку, — ительги был суров, не любил ласки.

Мурад сидел на песке и думал — как хорошо, если бы в колхозе все полуторки оказались на приколе из-за резины, или из-за горючего, или, на худой конец, в разгоне — еще не пришли из рейса. Тогда они с дедом Черкезом еще раз поджарили бы себе баранины на костре и напились крепкого кок-чая, а завтра… Да мало ли что может случиться до завтра…

Потом он стал думать, что если сейчас приедет машина, то надо объяснить матери, как опасно ехать в пески под вечер: в темноте очень легко потерять дорогу, будешь ездить по пустыне до утра, сожжешь весь бензин — что тогда делать? Загорать? Машины в песках ночью ходят очень редко. Да, да! Это самое лучшее — если уж ехать, то только завтра. Водитель переночует в кибитке, вместе с ними поужинает и, кстати, расскажет про взаимодействие частей мотора. Может, даже откроет капот и запустит мотор.