Облака и звезды
Шрифт:
Полуторка подошла незаметно — без сигнала. Мурад увидел, как беспокойно заходил на насесте ительги. Он первый услышал негромкий шум мотора.
Из кабины вышел дед Черкез, за ним выскочил водитель — молодой парень в пилотке из газеты «Совет туркменистаны», в матросской тельняшке, недовольно взглянул на солнце.
— Ну, кто едет? Давайте скорее!
Нет, такой не останется ночевать и не будет рассказывать о взаимодействии частей…
Все произошло очень быстро: водитель подхватил сразу две корзины — с посудой и с продуктами. Он хотел еще взять под мышку постель, но мать потащила
Дед Черкез стоял возле кибитки и не помогал матери, а смотрел вдаль, где пески перед вечером, как всегда, становились совсем черными — настоящими Каракумами. Мурад стоит рядом с дедом Черкезом, он уже взял из-под кошмы Борджок и коричневый войлок Илака. А ветку Саксаула, похожую на змею, ему так и не удалось найти.
— Все? — водитель ухватился за борт, чтобы выскочить из кузова.
— Нет, нет! — крикнула мать и побежала в кибитку за цинковым корытом. — Вот на, последнее! — она подала водителю корыто, обернулась к Мураду: — Поехали, сынок, прощайся с ата. До свиданья, ата!
Она очень спешила — надо ехать, пока светло.
Водитель залез в кабину, включил мотор. Мать одернула юбку, села рядом.
— Скорей прощайся с ата, Мурад!
Водитель дал сигнал, начал разворачивать полуторку.
Ительги испугался, распустил крылья, сильно взмахнул ими, теплый ветер ударил в лицо Мурада.
— А где Сакар? — спросил Мурад.
Дед Черкез свистнул. Из-за кибитки выскочил Сакар, подбежал к хозяину, сел чуть поодаль. Он мельком взглянул на полуторку, на Мурада, потом перевел глаза на хозяина и смотрел уже только на него.
Водитель дал очень длинный сигнал — он сердился на проволочку.
— Ата, слушай, ата, — голос Мурада стал хриплый, как при ангине, — ты еще приедешь к нам, в Казанджик?
— Приеду, — сказал дед Черкез, — обязательно приеду. — Он подошел к Мураду и, как тогда, в песках, вправил под тюбетейку упавшую на лоб черную прядку. — Дома побрей голову, лето длинное — жарко.
— Завтра побрею, — сказал Мурад. — А ты когда приедешь? На Большой Байрам?
— Нет, на Большой Байрам не смогу — в колхозе дел много. На Октябрьскую революцию приеду. — Дед Черкез кивнул Мураду: — Садись в кабину. На будущий год опять приезжай в пески. С отцом приезжай.
— Я приеду, — сказал Мурад, — и мы пойдем смотреть настоящие Черные пески? Да?
— Конечно, пойдем. Везде будем ходить.
Мать держала дверцу кабины, пока Мурад садился, потом хлопнула ею.
— Не так! — крикнул водитель. — Ударь со злостью! — Он протянул руку и больно задел Мурада по носу. Дверца открылась, сильно и звонко хлопнула. Полуторка дала задний ход, кусты Борджока зацарапали борт. Водитель включил газ. Машина рванулась с места, пошла покачиваясь на буграх. В открытом окошке показался дед Черкез. Он поднял руку, машет вслед Мураду. Рядом сидит Сакар, беспокойно смотрит на полуторку. Ительги не видно — скрылся в своем шалашике.
Полуторка вышла на дорогу, и через ветровое стекло Мурад сразу же увидел Черные пески. Не приближаясь, они темнели далеко впереди, будто убегали от машины, и казалось, над ними лежит и не рассеивается густой паровозный дым.
ГОЛОВА МЕДУЗЫ
В Ашхабаде Стрельцов был раза три, но всегда проездом — по дороге в район изысканий; поэтому, где находится Туркменская Академия наук, знал лишь понаслышке: кажется, улица Энгельса, недалеко от центра.
Сейчас, идя по этой улице, он искал глазами большое здание с колоннами, с барельефами на фронтоне: такой положено быть каждой академии.
Конец улицы, а нужного здания нет как нет. Не ошибка ли в адресе?
Стрельцов перешел на другую сторону, двинулся обратно.
И вот он стоит перед скромным одноэтажным домом, и доска из черного стекла утверждает: это и есть Туркменская Академия наук.
В вестибюле вахтерша сказала, что профессора Решетова Ивана Ивановича надо искать во дворе; там во флигелях помещаются институты академии: после землетрясения который уже год в городе теснота.
Когда Стрельцов вышел из главного здания, зачастил дождь — октябрь, осень…
Пришлось вернуться в вестибюль. Он положил на пол ботанические сетки с засушенными растениями, присел у вахтерского столика. Здорово ему повезло! Вовремя управился с полевыми изысканиями, собрал гербарий, провел описание почвенных шурфов, составил карту растительности. И все сделано в самое лучшее время — весной и в сентябре. Удалось избежать и страшного летнего зноя, и осенних песчаных бурь, когда ветер подымает в воздух не только песок — мелкие камни.
По совести говоря, ему можно было не торчать здесь, а недельку-другую отдохнуть дома, в Москве, потом засесть за диссертацию, но Решетов, видный ботаник, член Ученого совета, будет присутствовать на защите. Неплохо показаться, познакомиться, раз уж защищать надо в Ашхабаде.
Стрельцов выглянул из дверей. Дождь не унимался, со стороны вокзала плыли новые тучи, низкие, тяжелые, совсем московские, такие тут не часто увидишь… Должно быть, циклон на всю неделю.
Вахтерша взглянула на стенные часы:
— Сейчас перерыв. Все уйдут на обед.
Стрельцов растерянно топтался на месте. Жди теперь целый час!.. Да и неизвестно, придет ли профессор после обеда. День-то у него ненормированный.
— Да, видно, дождь не переждешь. Пойду!
Он снял синий макинтош, завернул в него гербарные сетки, рысью пустился по двору академии.
Белые, один в один, институтские флигели были уже пусты.
Из крайнего домика вышел уходящий последним тщедушный старик в брезентовом плаще, в кирзовых сапогах, стал запирать двери. Стрельцов окликнул его:
— Эй, дорогой! Не знаете, профессор Решетов подолгу обедает?
Старик быстро обернулся:
— А он еще и за стол не садился, желанный мой!
Стрельцов сжал зубы: «Вляпался!»
— Простите, ради бога… Иван Иванович?
— Он самый, и идет обедать, ибо утром вернулся из песков и домой еще не заглядывал.
— Так я подожду, — покорно проговорил Стрельцов. Профессор маленькими острыми глазами быстро оглядел его потемневшую от дождя спецовку.
— Что ж, ждите. Только плащ наденьте.