Облака и звезды

Автомобильный сигнал рявкнул над самым ухом. Стрельцов вздрогнул, отскочил в сторону. Такси, завизжав тормозами, остановилось почти вплотную. Шофер высунул в окошко дыневидную, иссиня выбритую голову, злым, плачущим голосом крикнул:

— Что, на ходу спишь, старый ишак?

Увидев, что ошибся, он добавил еще что-то, видно посильнее, но уже по-туркменски, потом с места, словно текинского скакуна, рванул машину, обрызгав Стрельцова грязной водой.

В гостинице «Октябрьская» над столиком дежурной висела бессменная табличка «Свободных мест нет», но в коридоре было тихо, пусто — все на работе.

Стрельцов прошел в свой двухкоечный номер, стащил брезентовые сапоги, повалился на кровать. И почему нельзя вернуть прошлое, совсем недавнее прошлое? Разве не мог он сегодня поработать с гербарием, полистать газетную подшивку, наконец, просто поспать подольше? Поезд-то из Красноводска пришел во втором часу ночи. Чудом нашлась вот эта койка — лежи, отдыхай. Так нет же, не выспавшись, схватился, побежал в академию — искать Решетова. Вот и нашел его на свою голову…

Стрельцов лег вниз лицом, зарылся в подушки. Он все еще убегал, прятался от горькой мысли о неизбежном отъезде в Москву: до весны здесь нечего делать. Искать плоды Кандыма в буграх — это искать иголку в сене… А весной снова отправляйся на Челекен, жди, пока созреет Кандым.

Тоскливо оглядел гостиничный номер с его обычным комфортом — зеркальный шкаф, хрустальная люстра, тумбочка с большим никелированным чайником и маленьким чайником для заварки. Всего несколько часов назад он вошел сюда счастливый: прибыл к цели!

В комнате потемнело: снова наплыли тучи. Стрельцов с утра ничего не ел, но сама мысль об обеде была сейчас противна. Эх, заснуть бы, потом проснуться — и нет ни Решетова, ни проклятого Кандыма… Он, как в детстве, накрыл голову подушкой, приготовясь нырнуть в сон, в забытье.

…Пронзительный белый свет больно ударил в глаза, разбудил. В хрустальной люстре слепяще горели все пять ламп. Стрельцов поднял голову, и вдруг по спине пронесся холодок. У соседней койки стояла кожаная нога в коричневом шелковом носке, в модном узконосом полуботинке.

— Салям! — громко сказал новый жилец, хотя был русский. Он стоял у двери с палкой в руке, с полотенцем через плечо — узкоплечий, узколицый, небритый, в черной спецовке из «чертовой кожи» — и пристально смотрел на Стрельцова. Левая культя в сером шелковом носке была привычно подогнута в колене. — Чего это вы спозаранку улеглись, Да еще в полном боевом снаряжении?

— А который час? — спросил Стрельцов.

— Скоро одиннадцать.

— Вы с поезда?

— Нет, на «козле» из Небит-Дага прикатил.

Жилец затолкал в угол кожаную ногу, присел на свою кровать.

— Давно в туркменской столице?

— Вчера приехал.

— Значит, старожил уже… А я завтра хочу домой.

— В Небит-Даге работаете? — чтобы не молчать, спросил Стрельцов. Меньше всего ему хотелось сейчас разговаривать с кем бы то ни было.

— Ага. Геологом на нефтепромыслах. Прибыл по вызову начальства. — Он прилег на кровать, очень громко зевнул. — Есть у начальства такая неприятная черта — отрывать вас от дела в самую горячую минуту — так сказать, попридержать за руку, когда вы напрягли все мускулы для решающего удара. Мол, в интересах дела — сначала основательно подумайте, потом не спеша ударяйте.

Для Стрельцова любой человек был сейчас в тягость, а рассуждающий сосед показался и вовсе нестерпимым. Сначала хотелось, чтобы он замолчал и погасил свет, теперь появилось другое желание: поспорить, разозлить.

Очень вежливо Стрельцов сказал:

— Не в меру размашистую руку, может, и стоит попридержать, а то вдруг ударит мимо цели. Вот в нашей экспедиции две пылкие девицы без спроса отправились в пустыню — искать редкостные растения, сразу же заблудились. Весь отряд искал их потом полдня. Науке пользы не принесли, а рабочий день сорвали.

Геолог приподнялся на локте.

— А какая у вас экспедиция?

— Геоботаническая.

Геолог сел на кровати, с веселым изумлением уставился на Стрельцова:

— Интересно! Впервые вижу ботаника-мужчину. До сих пор полагал, что этой наукой занимаются в основном девы — старые и юные. А тут муж в самом соку и — нате вам! — цветами увлекается. Редкий случай.

Стрельцов молчал.

«Странный товарищ… Сперва начальство обличал, теперь на ботанику накинулся». И вдруг все стало ясно: сосед взвинчен, нервничает, но старается скрыть это от посторонних, а может, и от себя…

Голос Стрельцова прозвучал почти сочувственно:

— У вас, должно быть, личные неприятности с не в меру заботливым начальством?

Геолог весь как-то подобрался, съежился. Стрельцов отвел глаза: попал в цель…

— Личные мои дела тут ни при чем. Ими я сам займусь. — Сосед рывком вскочил с кровати, на одной ноге поскакал к окну, распахнул форточку: Стрельцов только что закурил.

Угловатая фигура геолога с подогнутой культей на фоне огромного, темного, веющего ночным холодом окна показалась такой неприкаянной, что Стрельцов мысленно пожалел о сказанном: слова-то пришлись как соль на рану…

В номере стало очень тихо. Только через распахнутую форточку порывами долетал мокрый шелест полуоблетевших, по-ночному черных платанов.

— Простите, — примирительно сказал Стрельцов, — мы еще не познакомились, а уже ссоримся…

Хватаясь за стол, за стулья, геолог молча добрался до кровати, откинул одеяло, стал раздеваться. Заговорил он невнятно, будто про себя:

— Моя вина: и культя расходилась, ломит на погоду, и предстоящие неприятности злят… А неприятности большие… Все разом… — Он с хрустом вытянулся на кровати, закинул руки за голову. — На Челекене мы готовим морское бурение, как у соседей через Каспий. Небось слышали… Дело новое, рисковое. Пробили первую скважину — газ ударил, нефти нет. Холостая проходка… Ребята приуныли: больше месяца даром возились… Но я-то знаю: есть газ — и нефть есть, не здесь — рядом. И хорошо, что газ пошел: нападем на нефть, газ ее сам на-гора выбросит. Даю команду: на той же геологической структуре бить вторую скважину. Только прошли двести метров — стоп! Вызов — немедленно явиться. И это сейчас, в самую горячую пору… Народ узнал — толпой окружили, прямо со смены, за «козел» держатся, не хотят отпускать. Дал сигнал — отскочили… На ветровом стекле следы от рук… Нефть — минеральное масло…

Геолог кулаком ударил подушку раз, другой раз.

— А на вас я налетел зря: у каждого свое.

Стрельцов молчал.

Сейчас погаснет люстра, каждый останется наедине со своими мыслями. У геолога завтра спор о скважине. Чем бы ни кончился, он вернется домой, будет продолжать свое дело. Без этого дела геологу нет жизни. А дело потруднее, чем найти плоды Кандыма. Да, каждому свое… Еще днем он радовался: как все гладко идет — и вдруг первое препятствие, первая неудача сшибла с ног. Но почему? Решетов обозлился, почти выставил его? А как же иначе? Старик сам развязывал сетки, искал только одно — колючие кандымовые шарики, и ему в ответ: «Возьму виды из «Флоры СССР». Он же всю жизнь провел в пустыне, ходил здесь с гербарной папкой, когда по барханам еще рыскали басмачи…

А он вот сразу же оплошал, собирается ждать до весны.

На будущий год Решетов спросит: «Ну как, удалось найти осенью?» И наверное, еще посочувствует, пожалеет. Бедняга! Вернулся на Челекен, опять ходил по пескам, искал. И вот все-таки нашел. Упорный парень! А «упорный» парень готовится удрать в Москву, не попробовав добиться своего… Зачем же было просить Решетова помочь «исправить ошибку»? Ошибка… Не больше ли?

Стрельцов вдруг сел на постели. Надо ехать на Челекен, ехать завтра же. Кстати, оказия под боком: на «козле» доберешься вдвое быстрее, чем на поезде с его чертовыми стоянками. Но как скажешь геологу? Вдруг опять начнет смеяться: «За травками едешь?»