Облака и звезды

Черный, закопченный казан, в котором раньше варили рыбу, теперь отдыхал. Костер разжигали только вскипятить кок-чай. Питались всухомятку, на ходу.

Иван Иванович возвращался из райцентра уже затемно, тяжело садился на кошму, сбрасывал с плеч лямки «сидора», молча наливал себе и Кара по полтораста граммов. Выпивали, жадно ели вкусные консервы, потом пили кок-чай с «Ласточкой», с «Отелло». Не раздеваясь, как были, в телогрейках, только стащив резиновые сапоги, заваливались спать.

Рыбаки не брились, не умывались — чуть плескали в лицо, перегнувшись через борт баркаса, — вот и все.

С вершами, со вторым переметом Кара принес багор и безмен. Иван Иванович брал рыбу, зацепив багром под жабры, на берегу взвешивал, записывал в новенький синий блокнот, что-то подсчитывал, тихо шевеля губами, потом складывал рыбу в «сидоры».

Кара не спрашивал, сколько весит рыба, кому, почем сбывает ее Иван Иванович. Зачем? Спросишь — еще обидится: «Ах, хозяин мне не доверяет? Проверять решил? Всего вам хорошего» — и уйдете Что тогда делать? Надо ждать, когда Иван Иванович сам скажет: «Вот деньги. Езжай, Давлетыч, в Ашхабад, привези капроновую сеть из «Союзохоты».

На седьмой день ночной перемет поставили на новом месте — у мыска, где много пузырчатой мягкой морской травы. Утром Иван Иванович впервые не встал как всегда, не сказал: «Рыбаки, подъем!»

Кара осторожно тронул его за плечо, — видно, заснул крепко.

Иван Иванович сказал хрипловатым голосом:

— Я не сплю. Сейчас встану.

Как обычно, сам без побудки поднялся Овез, тихо зевнул, стал отстегивать крючки на входной полсти.

С каждым утром туман становился все гуще. Солнцу нужно было подняться над горизонтом на два-три своих диаметра, чтобы осилить туман и показаться земле.

Весь баркас был в серой, крупной ледяной росе. Даже страшно подумать, что сейчас надо садиться на холодную, мокрую скамейку, брать в руки холодные, мокрые весла.

Изо рта валил густой сырой пар, как на морозе.

Когда Овез взялся за нос баркаса, Иван Иванович сказал:

— Оттолкни и садись, поедешь с нами. Что-то руки у меня дрожат, зябнут, и по спине — как снега за воротник насыпали…

Он сел на корму, надвинул на уши пилотку, глубоко засунул руки в карманы телогрейки.

В густом тумане баркас шел очень медленно — новое место, легко пройти мимо. Кара чуть двигал веслами, оглядывался по бортам — не пропустить бы переметные палки.

Сделали один круг, другой, зашли на третий. В тумане даже воду плохо видно. Со всех сторон плывут рваные белые клочья.

Переметная палка сама подала весть: тихо стукнула о корму — проехали мимо, не заметили.

Стали выбирать рыбу. Иван Иванович постепенно размялся, действовал багром как всегда — ни одной не упустил, всех побросал в баркас. Взяли немного — полтора десятка, все некрупные — двух-трехкилограммовки.

Выбрав последнюю севрюжку-килограммовку, Иван Иванович опять сник, нахохлился, — руки в карманах, даже поднял воротник телогрейки.

— Пошли на берег.

— Плохо вам? — участливо спросил Кара.

— Да, знобит, — должно, простыл. Работа собачья, а мои года — не ваши…

Кара и Овез собрали рыбу, понесли в палатку. Иван Иванович всегда сам это делал, никому не давал. Сегодня впервые шел налегке, ссутулился, делая большие шаги, чтоб укрыться в палатке от сырости, от тумана.

Но в палатке было почти так же холодно, как и снаружи.

Не глядя на Овеза, Иван Иванович велел разжечь костер, наложить горячих углей в жаровню.

Улов свалили здесь же, в углу. Кара стал складывать рыбу в твердые, задубевшие от слизи «сидоры».

Иван Иванович лег на кошму, натянул на себя два одеяла, дождевик, спросил:

— Когда последний раз из артели приезжали?

— Перед тем как вы пришли.

— Давно… Совсем забыли про вас… С утра приезжают?

— С утра.

— Теперь каждый час жди. — Иван Иванович натянул одеяло до подбородка, приподнялся на локте. — Рыбу надо убрать немедленно. Застукать могут…

— А куда ее? — спросил Кара.

— Я скажу куда. В палатке ни одной чтоб не было. Переметы в бархан, верши в воду. Пускай приезжают! Бросили молодых, неопытных рыбаков на произвол судьбы. В «Туркменскую искру» таких руководителей! — Иван Иванович повернулся к сидевшему, как всегда, у входа Овезу: — Как там костер, дружок? Набери углей, сколько есть. Не могу согреться.

Овез вышел.

Иван Иванович кивнул Кара:

— Иди сюда.

Кара сел рядом.

— В райцентре давно был?

— В прошлом году.

— Давненько… Что ж оторвался? Где строится клуб нефтяников, знаешь? Коробка бетонная такая?

— Знаю.

— Затемно войдешь в клуб, — будет ждать человек. Скажешь: «От Ивана Ивановича». Три слова! Ясно? Переложишь все в его тару — и сразу домой. По дороге туда зайдешь к матери. Для нее я сейчас отберу. Подай-ка «сидор».

Иван Иванович взял сверху три небольших осетра, подкинул в руке, подумал, потом махнул свободной рукой:

— Ладно… пускай питаются… — Он вытер о кошму руки, зябко спрятал их под одеяло.

Вошел Овез, внес жаровню с горящими синим огнем углями.

— Поближе ставь, — сказал Иван Иванович, — авось согреюсь.

Он кивнул Кара:

— С богом, Давлетыч. Только дорогой не иди — можешь с экспедитором встретиться… К чему это? Правда? Ну, счастливо!

Поеживаясь, он смотрел, как Овез помогает брату продеть руки в лямки «сидора», потом, когда Кара нагнулся, выходя из палатки, сказал Овезу:

— А ты, дружок, чайник поставь да завари покрепче. Напьюсь горячего, — может, согреюсь.

И Кара вдруг подумал, что за целую неделю Иван Иванович ни разу не назвал Овеза по имени.

8

Кара шел по самой береговой кромке, рядом с прояснившейся уже от тумана водой. Песок был темный от прибоя, очень плотный. Нога не проваливалась, оставляла неглубокий след. Дорога отсюда проходила в километре. С машины, конечно, человека легко заметить, да кто будет смотреть по сторонам? Шофер смотрит на дорогу, а экспедитор никуда не смотрит, мотает головой, дремлет. Неплохая работа — принимай рыбу, сдавай рыбу; море только из кабины видишь. Кара все собирался спросить — плавал ли экспедитор когда на баркасе, да раздумал: обидится, начнет придираться… Пускай катается на своей полуторке.