Облака и звезды

Лиля и Миша стояли и молча смотрели на небо.

— Как сильно светит, — сказала Лиля, — похожа на зимнее солнце — яркая, а тепла нет.

— Она, как зеркало, только отражает чужой свет, — пояснил Миша.

— Какое там зеркало! — сказала Лиля. — Вон на ней сколько пятен. Бабушка говорила — это нарисовано, как старший брат убил младшего. Она и имена сказала, да я забыла. Про них в священных книгах написано. Я спросила у папы, а он разозлился на бабушку — говорит: «Не забивайте ребенку голову вашей чушью». И потом сказал, что пятна на луне — это моря, как у нас на земле.

— Ну, не совсем как у нас, — сказал Миша, — на луне нет воды. Пятна — это огромные впадины. Их только называют морями, а они пустые, — он кивнул на луну, — сейчас очень хорошо видны главные моря.

— А ты и их знаешь? — удивилась Лиля.

— Знаю. Папа по лунному атласу показал.

Они прошли еще немного, и тут Миша услышал слабый, еле различимый ухом скрип — голос флюгера.

Миша тихо засмеялся от радости. Он не помнил такого времени, когда бы не знал этого голоса. Совсем маленького мать водила его за руку на метеостанцию и, остановившись на поляне, указывала на флюгер:

— Видишь?

И он, подняв голову, удивленно смотрел, как высоко в небе, весело поскрипывая, вращается на своем железном древке острый, всегда развевающийся, не знающий покоя флажок.

— Пошли быстрее! — почти крикнул Миша. Они сделали всего несколько шагов и вдруг очутились на открытой поляне. Посредине ее стояла маленькая метеостанция. Все приборы: дождемер, сквозной ящик для термометров и барометра, высокая мачта флюгера — все сверкало, отражая голубой лунный свет. Лиля остановилась и широко открытыми глазами смотрела на метеостанцию.

— Вот она какая!

А Миша стоял рядом и улыбался. Никогда еще его метеостанция не казалась ему такой чудесной, никогда он не радовался так, что она принадлежит ему и он работает на ней.

— Мы сейчас вместе с тобой снимем показания приборов, — сказал он.

Но тут издали донесся низкий красивый голос:

— Ли-ля! До-очка! Домой!

— Тебя зовут… — печально сказал Миша.

— А как же метеостанция? — И Миша увидел, что Лиля, смелая Лиля, которая не боится ни барсука, ни летучих мышей, ни гадюки, сейчас заплачет.

— Стой! Знаешь что? — быстро заговорил он. — Ты не отзывайся. Пока они будут нас искать, мы снимем показания.

Лиля безнадежно махнула рукой:

— Ну что ты! Они еще сюда придут, Тогда все, все пропало…

— Да, верно, — печально согласился Миша. — Давай немножко послушаем флюгер и пойдем.

Они стали под мачтой.

Шла ночь. Ветер усилился, и острый флажок громко пел свою железную песню.

— …Ли-ля! Ли-ля!! Ли-ля!!!

Теперь кричали уже два голоса — низкий и высокий; они кричали нетерпеливо, сердито, угрожающе.

— Вон и мама и Галя зовут, — сказала Лиля. — Надо идти…

Впервые за весь вечер они взялись за руки и медленно пошли к дому.

ПРИВИДЕНИЕ

— Здравствуй!

— Здравствуй! — Лиля стояла перед Мишей на дорожке, усыпанной серыми ракушками, смотрела на него и улыбалась. Она стояла одна — мать и Галя кивнули ему и прошли мимо, на веранду, к Дмитрию Михайловичу, сходившему с крыльца навстречу гостям.

Миша сразу заметил: Лиля одета сегодня совсем по-другому — в синем чехословацком платье, с красным кожаным чехословацким поясом, в кремовых сандалиях — тоже не наших.

— Все заграничное надела?

Она усмехнулась:

— А что, плохо?

— Нет, — тихо сказал Миша, — хорошо, очень хорошо, что ты опять приехала… — Он смотрел на нее без смущения, смотрел с откровенной радостью, что она здесь, что впереди у них весь длинный летний вечер. И вечер этот еще не начинался. Солнце только-только коснулось верхушек пирамидальных тополей. Можно все успеть: посмотреть атлас Мессера с черными звездами на белом небе, и атлас облаков, и все уральские минералы в коричневых ящиках под стеклом, и Брэма — старого, немецкого, с красной шелковой закладкой, с прозрачной тонкой бумагой, покрывающей блестящие цветные рисунки зверей и птиц. Потом из дома можно выйти в сад, на метеостанцию, и снять показания приборов, и долго слушать флюгер, и смотреть, с какой стороны дует ветер. А когда стемнеет, можно в полевой бинокль наблюдать звезды.

— Чего мы тут стоим? — нетерпеливо сказала Лиля. — Пошли в дом — я там как следует еще ничего не увидела.

— И Галя будет с нами? — осторожно спросил Миша.

Лиля вздохнула:

— Куда ж она денется?

— Она может немножко посидеть на веранде. Папа расскажет, как он, когда еще был гимназистом, нашел настоящий метеорит.

— Она не захочет слушать про метеорит, — грустно сказала Лиля.

— А что она хочет?

— Что? Ходить со мной и говорить, что можно, что нельзя…

— Ладно, — уныло согласился Миша, — если очень хочет, пусть ходит. Дело хозяйское…

В зале было тихо и прохладно, как в музее. Лиля ходила вдоль стен и рассматривала картины. Потом спросила:

— А почему нигде нет чистого неба?

Миша не понял.

— Какого неба?

— Ну вот, взять и нарисовать только одно голубое, чистое небо, без облаков, без туч. И чтобы было совсем как настоящее: если долго смотреть, начнут плавать такие прозрачные цепочки. Моргнешь глазом — пропадут, потом опять плавают. Отчего это, не знаешь?

— Свет неодинаково преломляется в глазном хрусталике, — пояснил Миша, — у каждого человека свои цепочки.

— А ну, давай проверим.

Они подошли к окну; старый сад стоял неподвижно, весь освещенный еще сильным солнцем. Темно-зеленые, загрубевшие листья позднего лета серебристо сверкали. Лиля подняла голову, стала смотреть на небо. Светлые, легкие волосы упали ей на глаза, она нетерпеливо сдунула их.

— Ага, вот поплыли, поплыли, закрученные, как червячки. А у тебя какие?

— Что? — растерянно спросил Миша. Он смотрел не на небо, а на Лилины волосы.

— Ну вот, заштокал! — недовольно сказала она. — Наблюдай! Чего стоишь?

Миша перевел взгляд на небо.

— У меня не цепочки, а похоже на соты, — сказал он чуть погодя.

— Это, верно, потому, что у нас глаза разные: у тебя светлые, а у меня темные…

Но вдруг Лиля опустила голову, прислушалась.

— Тише! Что это шуршит? — она уставилась в угол зала, откуда раздавался чуть слышный шорох.

— Мыши, верно, — сказал Миша, — с дезстанции давно не приходили, вот они и развелись. Раньше у нас был кот Буран, старик глубокий — родился, когда меня еще на свете не было. Я для него рыбу ловил. Этой зимой умер. Вечером заснул на кухне; утром стали завтрак готовить, а он не встает — свернулся клубком и спит. Подошли, а он уже мертвый.