Облака и звезды

АНЕМОНА

С самого утра сильный ветер начал сносить на город холодную водяную пыль, но дождя пока не было, и только около десяти часов он вдруг припустил вовсю.

— Скорей, девушки! — крикнула Галя и, низко наклонив голову, бросилась бежать к университету.

Надя и Аня побежали за ней. В вестибюль они влетели запыхавшись, с раскрасневшимися лицами.

— Что, весна? — Отложив газету, швейцар Иван Семенович поверх очков взглянул на промокших девушек. — А как же в «Вечерней Москве» вот писали, что холода будут только до пятого мая? Сегодня уже седьмое…

— Да, осенняя в этом году весна, — сказала Галя, самая маленькая, самая темная из всех. Она сняла берет, стряхнула с него дождевые капли.

Хорошо знакомая ботаническая аудитория сегодня была неприветливой. В комнате стоял полумрак — точь-в-точь как в октябре, и поэтому хотелось зажечь электричество. Время от времени серые косые струи сносило ветром, и тогда в окно раздавался стук, короткий, еле слышный и жалобный.

Галя потрогала трубы радиатора, вздохнула:

— Холодные…

— А где ж это топят в мае? — спросила Надя. — На полюсе разве что.

Она вынула гребенку и порывистыми движениями стала расчесывать свои мальчишеские короткие, почти белые волосы. Светлые глаза ее сердито смотрели на дождь за окном.

Галя подошла к окну, подула на стекло и написала мизинцем: «Нам холодно».

Потом подула ниже и написала: «Нам страшно холодно. Ах, как холодно…»

Все засмеялись.

— Ну, девушки, довольно ныть, — решительно сказала рослая, широкая в кости москвичка Аня. Ей было уже двадцать лет, и носила она китель с двумя орденскими ленточками. — Смотрите, без четверти десять. Юрий Павлович вот-вот появится, а у нас ничего не готово. Нехорошо: человек в третий раз приходит на консультацию в воскресенье, а мы об этом совсем не думаем.

— И очень даже думаем, — недовольно сказала Галя, — тебе бы только покомандовать, товарищ старшина…

— А если думаем, тогда поставь цветы в кувшин, смотри — они совсем завяли. Ты, Надежда, вынимай тетрадки для рисования и приготовь доску, а я достану из шкафа бинокулярные лупы и «Весеннюю флору».

Галя принесла кувшин с водой и опустила в него желтые цветы неизвестного вида, собранные накануне в лесу, в Сокольниках. Аня и Надя расставили на столах бинокулярные лупы, разложили определители растений, препаровальные иглы, пинцеты, тетради, начисто вытерли доску и приготовили мел.

От этих хлопот сразу стало теплее.

Дождь на дворе шел теперь не так уж сильно, и пространство за окном было зачерчено лишь легкими пунктирными линиями. В комнате немного посветлело.

— Странная в Москве весна, — сказала Надя, — вся из каких-то кусочков: кусочек марта, потом опять пласт зимы. Кусочек апреля — и пласт осени. Вот у нас в Омске совсем другое — зима стоит иногда до самого апреля, но зато если уж уходит, то насовсем.

— Март-то, положим, был настоящий, — сказала Галя, — май осенний, это верно, а март был. Я даже хорошо помню, когда началась весна — в ночь с шестнадцатого на семнадцатое.

— Ну и что же было в эту ночь? — недоверчиво спросила Аня.

— А вот что: шестнадцатого был совсем еще зимний день. Везде тихо, морозно, бело, И вдруг ночью уже — я в библиотеке долго засиделась — выхожу во двор, а мне прямо в лицо ветер — сильный, теплый. Точь-в-точь как у нас с Подола дует, перед тем как Днепру вскрываться. Киевляне так уж и знают: раз подул ветер с Подола — конец зиме. Иди на Владимирскую Горку и смотри ледоход.

— Вот у нас на Иртыше ледоход — это да. Каждый год целое ледовое побоище, — вставила Надя.

— Три раза видела ваш сибирский ледоход, когда в эвакуации была. Очень здорово, а все-таки наш днепровский лучше. Но постойте, я сейчас о ветре кончу. Села я в трамвай, на окнах везде еще ледяная корка, только совсем уже не зимняя: ту скребешь, скребешь, даже ноготь согнется, — и ничего. А к этой я только палец приложила — она сразу же растаяла. Приехала в общежитие. Везде — сонное царство. Я тоже легла, а спать никак не могу. И вот знаю же — ночь на дворе, ничего не видно, а все-таки хочется хоть понюхать весну, раз посмотреть нельзя. Подхожу к окошку, а на дворе наш киевский ветер гудит, крышами грохочет, — словом, гонит зиму в шею. И вот уже совсем на рассвете вдруг слышу: кап-кап-кап. Открыла я форточку, и прямо надо мной с крыши, с одинаковыми промежутками: кап-кап-кап. Тут и поняла я, что московская весна наконец-то пришла.

— А все-таки это только кусочек весны, — вздохнула Надя.

Наступило молчание. Над Арбатом небо было уже не такого густого, безнадежного серого цвета. В небе появились пятна, правда, тоже серые, но уже без дымной черноты и угрюмости. Ветер продолжал дуть с Волхонки, и над университетом низко и быстро неслись тучи, пустые, тощие, отдавшие земле всю воду.

— А я такой же маленький кусочек апреля видела, — сказала Надя. — Это в тот день было, когда я за растениями ездила и купавку нашла, на которой Галя засыпалась. Помнишь?

— Ну, помню, — недовольно ответила Галя, — а все-таки вид я и тогда первая определила.

— Да, конечно! Когда я нашла уже семейство, а Аня род, ну, а вид найти тебе Юрий Павлович помог. Старая история…

— А зато я сама медуницу всю определила! — крикнула Галя. — Ага! А ты даже семейство не могла установить. Вместо бурачниковых к гвоздичниковым полезла. Что, неправда, скажешь?

— И совсем не так это было. Зачем ты выдумываешь, Галина! — вспыхнула Надя.

— Нет, не выдумываю, нет, не выдумываю! Это вся группа знает, что ты тогда к гвоздичниковым полезла. Юрий Павлович еще смеялся: «У Краевской явное пристрастие к гвоздичниковым. Сразу видно — будущая кариофилистка…»

В это время часы в коридоре стали бить десять, и в аудиторию вошел Юрий Павлович.

— Как? Опять? — спросил он.

Девушки притихли. Юрий Павлович снял пальто и остался в таком же кителе, как и Аня, с такими же орденскими ленточками.

— Нет, вы скажите, неужели же опять ссора из-за бурачниковых и гвоздичниковых?

— Опять, — виновато подтвердила Галя.

— Ведь в прошлое воскресенье из-за них спорили?

— Из-за них. Но в этом, честное слово, не я, в этом Надежда виновата. Вы помните, Юрий Павлович, когда мы медуницу лекарственную на занятиях определяли? Пульмонарию оффициналис? Помните? Так вот, скажите: полезла тогда Надежда к гвоздичниковым или нет? Я говорю — полезла, а она злится. Она вообще вечно злится. Жуткий характер…

Юрий Павлович смеющимися глазами оглядел девушек.

— Надя полезла к гвоздичниковым, — подтвердил он, — но не припомните ли вы, уважаемая флористка, кто это фиалку искал среди лебедовых?

Все засмеялись.

— Ну, искала, — призналась Галя, — а почему? Меня количество тычинок сбило.

Юрий Павлович взглянул на часы.

— Ого! Уже начало одиннадцатого, а мне надо в одиннадцать тридцать уходить. Растения собрали?

— Только один вид, Юрий Павлович, — виновато сказала Галя, — кроме него, в лесу нового пока ничего нет. Но зато этот цветок прямо чудесный.