Облака и звезды

Как различны, как почти по-человечьи непохожи были выражения их морд, глаз! Одни улыбались — да, да, — ласково показывали клыки! Другие требовательно, по-деловому следили за моей рукой — и только: им нужен был не я, а мой хлеб. Третьи стеснительно, робко ждали, — эти сидели поодаль, покорно уступив место самым ласковым и самым напористым.

Всех собак я, разумеется, не помню, но некоторые остались в моей памяти, благодаря отдельным событиям, с ними связанным.

ВОЛЧОК

Этого пса звали Волчок — примерно трех-четырехлетний дворняга кремовой масти, какой-то весь очень-мягкий, пушистый, ласковый и, как большинство дворняг, на редкость умный.

Волчок неотвязно ходил за мной — на выгон, где паслись военные кони, на Оскол, на Базарную площадь. Как-то в воскресенье я с моими дружками — братьями-близнецами Алешкой и Мишкой — пошел на базар. Мы ходили между возами, слушали необычную для нашего городского уха украинскую речь приехавших из ближних и дальних деревень «дядькив», рассматривали лошадей, кур, гусей и уток, глиняные горшки, покрытые яркими бесхитростными узорами, — словом, все, что издавна привозилось в наш Куранск к воскресному торгу. Был июль. Клубника, черешня, вишня уже отошли. Приближалась пора арбузов, дынь. Пока их было еще мало — вывезли всего два-три «дядьки», просили за свой товар очень дорого; покупатели приценивались, вздохнув, шли дальше. Как обычно, у нас не было ни гроша, а попробовать первых арбузов — это же мечта каждого мальчишки.

За мной следовал Волчок. Он шел, не отставая ни на шаг, боясь потеряться в густой толпе — тем паче что его уже раз или два кто-то из озорства пнул сапогом. Волчок жался ко мне, голыми икрами я чувствовал касание его лохматого тела, иногда он лизал мне ногу, преданно смотрел на меня снизу вверх своими блестящими угольно-черными, веселыми глазами. И вдруг я услышал:

— Эй, хлопче!

Мы все трое оглянулись — неизвестно, кого из нас звал незнакомый пожилой дядько. Он сидел на возу с горой ранних полосатых арбузов. Подошли все вместе.

— Чья це собака?

— Моя, — сказал я. — А что?

Упитанный багроволицый дядько с окладистой масляно-блестящей, словно ваксой начищенной бородой смотрел на Волчка. Кажется, пес ему очень понравился.

— Продай!

— Он не продается, — гордо сказал я.

Дядько удивился:

— Як же це так? Все на свете продается.

— Нет, — сказал я, — это мой любимый пес. Продать его нельзя.

— Та ты ж себе другого найдешь. У вас тут по городу полно собак шатается. А у меня собака подохла, новую шукаю. Грошей не хочешь, давай на кавуны сменяем.

Дядько предлагал арбузы! Я увидел — Мишка и Алешка смотрят на меня с мольбой: в кои веки привалило такое счастье — попробовать ранних арбузов.

— Толька, а может, правда… — начал более смелый Мишка, но тут же умолк — не решился продолжать. И я дрогнул. На меня словно нашло некое затмение. Неожиданно для самого себя я спросил:

— А сколько дадите?

— Три кавуна дам.

— Три — мало! — строго сказал Мишка. — Пять!

— Эге! Пять! — насмешливо протянул дядько. — За пять я знаешь какого барбоса выменяю! А твой — что! — он же только гавкать будет, а страху от него никакого. Он хоть злой у тебя?

— Он — ласковый, — сказал я.

— Ну ничего! Будет злой, как голодный посидит на цепи.

Не могу понять, как, слыша все это, я тут же не повернулся, не ушел. Нет, я стоял, думал…

— Ладно, четыре кавуна, — деловым тоном сказал Мишка, — как можно за три! — нам с братом по кавуну и два — хозяину собаки. Скажете — цена несправедливая?

Дядько на минуту задумался, но, видно, на лице Мишки было написано непреклонное выражение, а торг вел он. И дядько махнул рукой:

— Добре! Давайте за четыре. Только привяжите его сами — мне он сейчас не дастся.

Все последующее было как в тумане: я взял веревку, один конец обвязал вокруг шеи Волчка, другой — подал дядьке. Волчок, не подозревая измены, сидел рядом со мной, вилял хвостом. Тем временем Мишка уже выбирал арбузы, со знанием дела щелкал по ним, рассматривал хвостики — можно ведь нарваться на зеленые. Наконец арбузы были отобраны. Братья взяли по арбузу, я — сразу два.

— Пошли! — сухо сказал Мишка. Вероятно, он боялся, что я спохвачусь и передумаю, но я покорно последовал за ним. И тут сзади раздался голос Волчка. По выразительности, по отчаянию я никогда не слышал ничего подобного: Волчок визжал, лаял, выл — он умолял меня вернуться, но я, не оглядываясь, шел за ребятами. И голос Волчка становился все тише, потом умолк, заглушенный гомоном воскресного базара.

Мы шли молча.

Мать встретила меня удивленным взглядом:

— Толик, откуда у тебя арбузы? Тебе их подарили?

— Нет, — тихо сказал я, — это за Волчка.

— Как — за Волчка? Ты… ты его променял на арбузы?

Я молчал. Я уже начал понимать совершившееся…

Мать ничего не сказала, вышла из комнаты.

Я свалил арбузы в кухне. Я не мог притронуться к ним, не мог смотреть на них. Мне вспоминались блестящие, веселые, доверчивые глаза Волчка, слышался его отчаянный вой. Это был вопль погибающего.

За обедом мы с матерью говорили мало. О Волчке она больше не вспоминала, будто его никогда и не было. Но я думал только о нем. Я не представлял себе, как буду дальше жить без Волчка. Мысль о нем терзала меня, я не спал всю ночь. И мать не зашла ко мне, не попыталась успокоить — она предоставила меня самому себе. Я должен был остаться наедине со своей совестью.

Утром, как обычно, в восемь часов за мной зашли близнецы — идти на выгон, пасти военных коней с красноармейцем Петром, потом ехать на Оскол.

— Толька, пошли! — раздался с улицы Мишкин голос.

Я распахнул окно.

— Ну чего же ты? — нетерпеливо крикнул Мишка. — Петро уже пасет.

— Я никуда не пойду, — сказал я. — Волчка нет, и мне никто не нужен… — Голос мой оборвался от рыданий. Я бросился в сад. Собаки, лежавшие во дворе, подбежали ко мне, но я цыкнул на них, и они испуганно шарахнулись. Еще вчера я не выделял среди них Волчка. Сейчас он был мне дороже всех, но его далеко-далеко увез багроволицый дядько, увез навсегда… Что делать? Боже мой, что же делать? Я даже не спросил, из какой деревни этот дядько… Знал бы — пошел пешком, на коленях умолял вернуть мне Волчка, вернуть за любую цену: я отдам ему свое новое зимнее пальто, валенки, теплую шапку — это все сейчас трудно достать, оно дорого стоит. Он продаст, выручит гораздо больше, чем стоят эти проклятые арбузы…

Медленно тянулся длинный июльский день. Я пошел рано спать — я спешил убежать в сон, скрыться от воспоминаний, от позднего раскаянья… Уснул я неожиданно быстро и спал очень крепко. Проснулся уже утром — было совсем рано, часов пять, солнце стояло невысоко. Меня разбудил громкий, радостный лай. Этот лай нельзя было не узнать. Я вскочил, пронесся через столовую, через кухню, распахнул дверь на крыльцо. Мне на грудь бросился Волчок. Длинный конец перегрызенной веревки мотался у него на шее. Дядько не довез Волчка до дома. Смеясь и плача, я схватил Волчка на руки, понес в дом. Я прятал мокрое от счастливых слез лицо в его лохматой шерсти, сильно пахнущей псиной. Я целовал его морду, нос, глаза. Волчок вырвался и стал прыгать вокруг меня — он был счастлив, как и я. Но — главное — он забыл зло, он простил меня!