Облака и звезды

Путешествие наше длилось уже не менее часа, когда Петр Васильевич с виноватой улыбкой вдруг остановился.

— Извините, пожалуйста, Анатолий Александрович, но моя немощная плоть, кажется, сдает. Очень прошу вас, голубчик, — возьмите меня, пожалуйста, под руку.

Только тут я спохватился, понял — старик очень измучен.

До дома шли медленно, часто отдыхая. Петр Васильевич совсем выбился из сил. Но перед самой дверью он вдруг остановился, подмигнул мне.

— Сейчас соберусь с силами — войти мне нужно молодцом, не то Вавочка вконец заругает. У нее гимназисток-то больше нет — на мне душу отводит, — и он залился высоким, детским смехом.

С тех пор каждый понедельник — в наш «обеденный» день — я встречался с Петром Васильевичем. Мне удалось упросить начальницу гимназии перенести на другой день наши занятия. Главное теперь заключалось в том, чтобы суметь вовремя проститься с Петром Васильевичем, не утомить его, не довести до изнеможения. А расстаться с ним мне всякий раз было нелегко. Каждый час, проведенный в саду, в огромном кабинете, несказанно обогащал меня. За месяц-полтора нашего знакомства я уже знал множество видов трав, кустарников, деревьев, растущих в окрестностях Куранска. За многие годы почти вся местная флора была перенесена Петром Васильевичем в его лесосад. Но знал он не только мир растений. Я принес ему незнакомую окаменелость, найденную на огороде.

— Что это, Петр Васильевич?

Он сразу же определил:

— Вы нашли довольно редкую вещь, копролит — остатки экскрементов ископаемых животных.

И следовала целая лекция — о гигантских ящерах мезозоя — о динозаврах, диплодоках, плезиозаврах, миллионы лет назад обитавших в наших краях.

Когда был собран гербарий, наступила очередь энтомологической коллекции. Из марли я сделал себе сачок и с ним охотился за насекомыми. Виды их Петр Васильевич определял с первого взгляда, затем учил меня готовить экспонат для будущей коллекции. Уходя от него, я уносил пачку книг — свою недельную порцию. Он никогда не проверял, прочел ли я взятое с собою. Нет, он поступал иначе.

— А как вам понравилось, Анатолий Александрович, место у Фламмариона, где он говорит о различных именах Сириуса — у различных народов? Эту звезду человечество знает, вероятно, от зари своего существования. Жаль, нам неизвестно, как называли Сириус жрецы славянских племен, обитавших на берегах Днепра.

Однажды я, придя к нему, был поражен: Петр Васильевич двигался по комнате, медленно вращаясь вокруг себя. Я робко спросил, что он делает. Он ответил серьезно:

— Вношу поправку к законам Кеплера.

И тут же попросил меня вращаться вокруг себя и одновременно вокруг него.

— Вы изображаете движение Луны, а я — Земли. Сейчас вы убедитесь, что они, летя к созвездию Геркулеса со скоростью тридцать верст в секунду, совершают движение не по Кеплеровскому эллипсу, а в конечном счете — по спирали.

И вот мы делаем несколько кругов по кабинету, пока я не признаю, что законы Кеплера о вращении планет вокруг Солнца по эллипсу нуждаются в серьезных поправках…

А звездное небо! Под его началом я изучал созвездия по атласу Якова Мессера. Сам Петр Васильевич знал на небе такие звезды, которые были известны, пожалуй, даже не каждому астроному.

Однажды, указав мне на Алькора — «Всадника» — маленькую звезду над Мицар, средней звездой в хвосте Большой Медведицы, он вдруг хитро усмехнулся:

— А теперь пошлю-ка я вас во Вселенную, но вы отправитесь туда без провожатого, в одиночку.

И велел мне:

— А ну поищите, пошарьте вокруг этой самой Мицар — не найдете ли там еще что-либо интересное…

Я стал «шарить» по окрестностям и вскоре увидел: вверху слева от соседней яркой звезды чуть заметно теплится крошечная звездочка шестой величины — последней, доступной невооруженному глазу.

— Где, где? — переспросил Иванов недоверчиво и строго. — Вверху справа, хотите вы сказать?

— Нет, Петр Васильевич, вверху слева.

Бог ты мой! Как он обрадовался, как просиял! Я увидел это даже при скудном свете фонаря с драгоценной стеариновой свечой — мы наблюдали звездное небо у него на дворе.

— Верно, Толя, совершенно верно! — он впервые назвал меня просто по имени. — Отличное зрение у вас, мой друг, и наблюдательность подлинного натуралиста. Я очень люблю эту звездочку, хотя вижу ее сейчас только в бинокль.

А дело в том, что эта звездочка была самостоятельно обнаружена гимназистом пятого класса Ивановым в Харькове. Было это в тысяча восемьсот сорок девятом году…

— Не знаю до сих пор, — добавил Петр Васильевич, — кто именно дал ей порядковый номер по каталогу; буквы греческого алфавита она так и не удостоилась — больно уж мала, неприметна. Все буквы розданы ее более ярким сестрам.

Это случилось в январе. Каждую ясную ночь я проводил на крыше нашего дома. Брал с собой фонарь с восковой свечкой, купленной за «миллион» рублей в церкви. В полевой бинокль, подаренный Петром Васильевичем, я часами наблюдал созвездия, срисовывал их на бумагу.

В ту зиму стояли сильные морозы, у меня стыли руки, не держали карандаш. Но я решил не бросать наблюдений, пока не зарисую все созвездия северного неба, а потом сличу свои чертежи с картами в атласе Якова Мессера. Так в юности изучал звездное небо сам Петр Васильевич.

Мне не повезло: в одну из ночей я сильно простудился, слег. Вспыхнуло воспаление легких. Болезнь протекала медленно, тяжело. Я часто бредил и все беспокоился — кто же по понедельникам станет носить обед Петру Васильевичу и Варваре Варфоломеевне. Мать успокаивала меня: пока я болею, она сама будет кормить стариков.

Однажды, в очередной понедельник, мать, вернувшись от Ивановых, не пришла ко мне, как обычно, передать от стариков привет и пожелание скорейшего выздоровления. Я встревожился, окликнул ее. Она не отозвалась. Мне послышалось — она в кухне, всхлипывает.

— Мама, — громко крикнул я, — иди сюда, мама!

Она не отозвалась, потом вошла ко мне, заговорила как обычно.

Я успокоился.

Подняться с постели и выйти из дома мне было разрешено только в марте, когда началась оттепель.

Сразу же я отправился к Ивановым. На звонок долго никто не выходил, затем, раздались знакомые шаркающие шаги, щелкнул замок. В дверях стояла Варвара Варфоломеевна. Я не узнал ее — глаза были пустые, почти мертвые, голова сильно тряслась.

— Что с вами, Варвара Варфоломеевна, — спросил я, — вы больны?

— Я? — Она подняла голову, и я увидел, как лицо ее мгновенно залилось слезами. — Я… со мной ничего, а вот дядечка…

Я схватил ее за руку.

— Ради бога! Что с Петром Васильевичем?