Обман Инкорпорэйтед (сборник)

Интересно, увидится ли он с Бекхаймом когда-нибудь еще? Слова негра перемешались в мозгу и стерлись из памяти, когда Хедли попытался их вспомнить. Что же Бекхайм на самом деле сказал? Что он имел в виду? Хедли потрогал свой бумажник: там лежала членская карточка, но что это означало?

Карточка лежала у груди, словно семя, посеянное рядом с его плотью. Согретое его телом, возможно, оно пустит корни и прорастет. Возможно, карточка была живой. Бекхайм зарыл ее в тело Хедли, а Хедли принял ее – к худу или к добру, что бы это ни значило. Вот и все, к чему привела их встреча: тонкая синяя картонная карточка. Членство в Обществе, купленное за один доллар пятьдесят центов – такое же, как у тысяч других: рабочих и негров, низших слоев городского и пригородного населения. Как и у всякой непутевой, недовольной шушеры и всевозможных психов. Уэйкфилд наверняка носил точно такую же карточку. Да и Марша, сидевшая рядом с Хедли за рулем: наверное, твердая картонка лежала у нее где-то в сумочке. Только она уже перестала быть твердой: ее выдали так давно, что теперь она размякла и запачкалась.

Женщина сидела, вцепившись правой рукой в руль, а левую положив на бортик открытого окна. Она откинулась на сиденье и задрала подбородок: ветер ерошил рыжеватые волосы и развевал полы замшевой куртки. Неожиданно Марша повернулась и улыбнулась Хедли, обнажив белые, ровные зубы в слабом свете натриевых ламп.

– Как хорошо, – сказала она. – Ветер, и движение. Она так плавно идет… Будто летишь по воздуху, – Марша нажала педаль акселератора, и машина буквально поплыла над кочками и ухабами. Шума двигателя совсем не было слышно – лишь рев ветра, который врывался в кабину, обдувая мужчину и женщину. Вскоре натриевые лампы закончились, и на автостраде стало темно. Машин теперь поубавилось. Марша подалась вперед и выключила приборную доску. Светящиеся цифры, буквы и круговые шкалы угасли: кабина прогрузилась в полную темноту. Лишь охваченный передними фарами полукруг оранжево брезжил в летней ночи.

Чувствуя, как постепенно нарастает скорость машины, Хедли закрыл глаза и откинулся на спинку сиденья. Он чуял под собой грозный гул движения и, даже ничего не видя, понимал, что машина несется слишком быстро. Но никаких других автомобилей на дороге не было: во всем мире не осталось больше ничего, кроме маленького «студебекера» и стройной фигуры, сидевшей рядом. Хедли устал. Его вымотала беседа с Бекхаймом. Оглядываясь назад, он осознавал напряженность, возникшую между ними: они обменялись лишь парой фраз, но то было суровое испытание, полное открытий и обретений.

Хедли рассеянно подумал: ко всем ли Бекхайм проявлял такое же любопытство, как к нему? Он прощупывал и подначивал каждого, кто попадал в его поле зрения? Мысли Хедли спутались. Наверное, он вызвал у Бекхайма особый интерес… Вручение карточки, возможно, имело очень большое значение. То был знак. Хедли мог спросить Маршу, насколько это распространено. Бекхайм выделил его… Хедли зевнул и расслабился. Он избранный. В туманной путанице мыслей ненадолго всплыл образ Бекхайма – большого и грузного, в очках с черной роговой оправой, с закатанными рукавами. В теплом ночном воздухе Хедли учуял присутствие чернокожего, словно стелившаяся по полям и дорогам летняя дымка была испариной, выступавшей на древнем черном теле.

Открыв глаза, Стюарт увидел протяженную горную гряду справа от автострады. Машина устремлялась ей навстречу. В складках холмов померещились черты Бекхайма: его нос и лоб, тонкие губы. Часть гряды напоминала его тяжелую челюсть и подбородок. Бекхайм окружал со всех сторон – приятная, утешительная мысль. Хедли мог протянуть руку в открытое окно, в ночную темень, и дотронуться до Бекхайма. Поднять ее вверх и прикоснуться к темной, ороговевшей щеке. Провести пальцами по бугристым скулам, по высоким холмам стариковских бровей.

Машина с резким толчком затормозила. Хедли непроизвольно выпрямился на сиденье, «студебекер» остановился, и Марша выключила зажигание. Стюарт заснул: длинная горная гряда закончилась, и они успели съехать с автострады. Вокруг царила мертвая тишина. Ветер утих. Ни шевеления, ни звука – лишь вдалеке еле слышно стрекотали сверчки, да изредка негромко шелестели ближайшие заросли.

– Где мы? – пробормотал Хедли, встряхнувшись и собираясь с мыслями. – Который час?

– Около полуночи, – Марша чиркнула в темноте спичкой, которая на миг вспыхнула, после чего загорелся неяркий красный огонек сигареты.

– Где мы? – повторил вопрос Хедли. Он не видел ничего за окнами машины – лишь очертания кустов да усыпанную камнями дорогу. Справа маячило что-то расплывчатое и непрозрачное – возможно, здание. Видимо, они находились за городом, на открытой местности. Ему совсем не понравилась эта обстановка.

– Мы почти приехали, – успокоила его Марша. – Осталось около мили. Вы заснули.

Хедли достал из кармана смятую пачку сигарет и перегнулся к Марше за огоньком.

– Знаю. Меня измотала эта история с Бекхаймом.

В темноте горели две сигареты. Хедли глубоко затянулся, положив руку на спинку ее сиденья, впитывая исходившие от Марши свет и тепло. Едкий запах дыма смешивался с ароматом ее волос и кожи: он представил ее рядом – невидимую, но живую, и когда Марша подалась вперед, они соприкоснулись лбами.

– Спасибо, – сказал Хедли, отодвигаясь. Его грудную клетку сжало каким-то тугим обручем: Стюарт задышал осторожно и медленно, стараясь успокоиться.

Через минуту Марша сказала:

– Достаньте бокал – в бардачке есть один.

Она вынула из сумочки ключ и передала его Хедли. Пока он открывал бардачок и рылся там, Марша откупорила бутылку.

– Увидели?

Хедли нашел и вытащил бокал. Марша наполнила его, и они начали пить, передавая бокал друг другу и открыв дверцы, чтобы впустить в салон ночной воздух. Теперь Хедли мог различить фигуру женщины. В слабом звездном свете черты лица Марши казались резкими и мелкими, просвечивающими, точно старинный пергамен. Ее теплое тело словно кальцинировалось: она стало твердым, как полированный камень, лицо слабо светилось, глаза и рот обесцветились. Приоткрыв в полуулыбке губы и задрав подбородок, Марша смотрела куда-то вдаль – сдержанная, мечтательная фигура в кожаной куртке и слаксах. Вскоре она сбросила туфли: в тусклом свете ее голые стопы казались бледными, как у призрака.

Когда-то давно Хедли сидел точно так же рядом с женщиной в темноте и тишине машины. Он сосредоточился и вспомнил. Это была не женщина, а девушка. Они с Эллен сидели ночью в горах, в своем старом «фордике». Мечтали и шептались, делились планами и сумасбродными надеждами. Казалось, это было так давно, хотя прошло всего несколько лет. Все очень похоже: стрекот сверчков в кустах, фиолетовое летнее небо, запах пересохшей шерстяной обивки. Но тогда еще были пиво и чипсы, ну и сестры Эндрюс [84] по радио. Подростковые джинсы и футболки… пухлое, сочное тело его невесты – настоящая плоть, а не полированная кость. Женщина, сидевшая рядом теперь, была холодной, твердой и зрелой. Выдержанный скелет, обтесанный и облагороженный жизненным опытом.

84

Сестры Эндрюс – американское вокальное трио, состоявшее из трех сестер: Лаверн Софи (1911–1967), Максин Анджелин (1916–1995) и Патриции Мари (Патти) (р. 1918).

Невозможно представить, что Марша была когда-то девушкой – такой же молодой, как его жена, взбалмошной, глупенькой и несшей немыслимый вздор. Что она хихикала, шепталась, устраивала мудреные эротические догонялки, дразнилась и дурачилась до зари. Замысловатый любовный ритуал… Марша была холодной и суровой, излучала неизменную категоричность. Возможно, она пребывала вне времени, не подчинялась законам развития и разложения.

– Все маетесь, – тихо сказала Марша. – Так ведь, Стюарт Хедли? Вы маетесь, думаете и страдаете всю свою жизнь, – она потянулась и коснулась его руки. – Вы все время так… мучаетесь. Вы знаете, что у вас морщины – лоб, как у старика?