Обман Инкорпорэйтед (сборник)

Он бежал, как безумный, еще раз свернул за угол и выскочил на середину улицы. Хедли мчался все быстрей и быстрей. За спиной нарастал громкий шум. Оглушительный гул, который вдруг усилился с пугающей внезапностью. Неожиданно Хедли озарил свет, и его силуэт словно выгравировали на темной стене здания.

В смущении Хедли остановился. В ушах стоял рев. Громовой грохот, смешанный с пронзительным воем. И яркий свет. Хедли ослепили. Он двигался в застывшем полукруге, заслоняя руками глаза…

Что-то ударило его, и он невесомо, бесшумно полетел по ночному небу. Крошечный уголек, подхваченный ветром и несущийся в темноте. Хедли ничего не чувствовал – ни шума, ни веса.

И даже когда он приземлился, не было никаких ощущений – лишь смутное осознание, что он больше не движется. А затем все, что осталось от него, растворилось в темноте. Только пустота и бесконечный бесформенный мрак, в котором он уже когда-то пребывал.

Хедли медленно проснулся. Все было странным. В минутном приступе паники он попытался выяснить свою личность. Кто он? Где находится?..

Удалось сфокусировать взгляд. Хедли лежал в небольшой комнате – странной, незнакомой. В окно лился унылый, серый свет позднего утра. Небо было покрыто облаками, шел дождь. На промокшем деревянном заборе лежал холодный, влажный туман, задний двор зарос бурьяном и был завален ржавыми пивными банками. Сама комната очень старая. Немыслимо высокий потолок. Желтая краска. На конце скрученного пучка черной проволоки висела старомодная железная люстра. Высокий и строгий деревянный комод с отбитыми краями, выкрашенный белой краской. Круглые фарфоровые ручки. Пол застелен выцветшим, потрескавшимся линолеумом. Кровать железная и широкая, высоко поднятая над полом. Узкое окно. Поломанные жалюзи. Пыльные кружевные шторы, порванные и отяжелевшие от времени. Выставленные в ряд старинные книги в кожаных переплетах заполняли угловой книжный шкаф от пола до потолка. Рядом с кроватью стоял стул с плетеным сиденьем, и на нем лежала его одежда.

Безучастно уставившись на свою одежду, Хедли почувствовал, что в комнату заглядывают мужчина и женщина.

То была пожилая парочка: два сморщенных, хрупких человека прижимались друг к другу, встревоженно пялясь на него черными глазами-бусинками. На женщине была кружевная хлопчатобумажная шаль и бесформенное платье, прикрытое остатками домашнего халата. Мужчина был в коричневой рубашке, красных подтяжках, темных мешковатых штанах и каких-то тапочках. Волосы у обоих редкие и седые: тонкие, как паутинка, сухие пряди облепляли морщинистые черепа. Пергаментные, обветренные, состарившиеся черепа…

Первой заговорила старушка. Голос у нее был низкий, гортанный, с сильным акцентом. Они оказались немцами: желтоватые лица, большие красные носы, выпяченные губы. Немецкие крестьяне с широкими ладонями и ступнями.

– Bitte, – пробормотала старушка, – es tut uns furchtbar leid, aber… [91] – Она осеклась, кашлянула, посмотрела на мужа и продолжила: – Как вы себя чувствуете, мистер? Как вы?

– Все хорошо, – ответил Хедли.

91

Простите, мы ужасно сожалеем, но… (нем.)

Мужчина прокашлялся, вытер рот тыльной стороной ладони и угрюмо сказал:

– Мы сбили вас на своем грузовике. Вы стояли посреди улицы.

– Я знаю, – промолвил Хедли.

Старушка быстро добавила:

– Мы не виноваты: вы сами там стояли. Selbstmord… – Она с опаской посмотрела на мужа. – Er wollte selbst vielleicht… [92] – Снова повернувшись к Хедли, старушка спросила: – Почему вы там стояли? Что вы делали?

92

Самоубийство… Наверное, он сам хотел… (нем.)

– Вам повезло, – проворчал старик. – Кости не сломаны. Мы ехали домой из деревни – из Пойнт-Райс-Стейшена. У моего брата там бакалейный магазин, – его толстые губы дернулись в чуть заметной, неуверенной улыбке, словно он делился тайным знанием. – А вы были пьяны, nicht wahr? Getrunken, mein lieber junge Mann [93] .

– Все верно, – бесстрастно сказал Хедли, не чувствуя ничего, кроме тупой пустоты.

Старик возбужденно втянул носом воздух, повернулся к жене и ткнул в нее пальцем. Хлынул поток немецкой речи: оба одновременно затрещали, жестикулируя и размахивая руками. Древние морщинистые лица засветились торжеством: с души у них словно камень свалился.

93

Не так ли? Пьяны, мой дорогой молодой человек (нем.).

– Пьян, – с гордостью повторил старик. – Понимаете? Вы были пьяны, – показав пальцем на Хедли, он многозначительно воскликнул: – Это вы виноваты!

– Конечно, – равнодушно произнес Хедли. – Я виноват.

Это сняло напряжение. Пожилая чета расплылась от радости: оба ворвались в комнату и с облегчением подошли к кровати, сияя от счастья.

– Вот видишь, – обратился старик к своей жене. – Я же тебе говорил. Субботний вечер, junge Leute freuen sich – ich erinnere mich ganz [94] , – он подмигнул Хедли. – Вам повезло, мистер, – повторил немец. – В следующий раз вам может не повезти. Да, мы подобрали вас и привезли сюда. Приютили и поставили на ноги.

94

Молодые люди веселятся – по себе помню (нем.).

Хедли знал, что они побоялись звонить в полицию, побоялись что-то предпринимать и подобрали его, положили в свою машину и отвезли к себе домой, но промолчал. Это не имело значения… Точно так же, как их прежний страх или нынешнее хорошее настроение. Хедли думал о Пите на заднем сиденье «студебекера». Прошло двенадцать часов.

– Теперь послушайте, – старик обращался к нему. – Вы не сможете причинить нам неприятности, иначе вас арестуют за пьянство. Verstehen Sie [95] ? Ха, – он мудро кивнул с извечным крестьянским лукавством. – Мы очень хорошо обошлись с вами: привезли сюда и поставили на ноги. Мы ухаживали за вами… Взгляните на свое лицо – мы его забинтовали. Да, моя жена – дипломированная медсестра. Мы хорошо за вами ухаживали.

95

Понимаете? (нем.)

Оба пристально посмотрели на него, ожидая, что он скажет. Они были уверены: теперь-то им бояться больше нечего.

Хедли осторожно ощупал свое лицо. Губы были покрыты какой-то мазью. Ладони тоже. Он весь был в синяках. Все тело болело и казалось чужим. Его одежда, сложенная грудой на сиденье стула рядом с кроватью, выглядела, как куча незнакомого тряпья. Разве это его одежда? Ему вдруг захотелось посмотреться в зеркало. Хедли решил было попросить у старушки зеркало, но говорить оказалось трудно: он попробовал, но вскоре отказался от попыток, откинулся на металлическое изголовье и слегка провел пальцами по разбитому носу. Его помыли и немного подлечили. В висках вспыхнула боль, и Хедли оставил нос в покое.

– Вам что-нибудь нужно? – спросил старик. – Что вам нужно?

– Я хочу поесть, – ответил Хедли.

Они переглянулись, а затем посовещались.

– Чего вы хотите поесть? – подозрительно спросил старик. – У нас не так уж много еды: вы же знаете, сегодня воскресенье.

Хедли замялся и надолго задумался.

– Я хочу арахисовое масло и сандвич с джемом, – наконец сказал он со святой убежденностью.

Их глаза расширились от удивления.

– Что-что?

– Прошу вас, – Хедли хотел продолжить, но не нашелся, что сказать, замолчал и стал с надеждой ждать.