Оборотень

Первое предательство Мякиш совершил еще на малолетке, открыв канал, по которому в колонию поступал грев. «Кум» удивленно хмыкнул на неожиданное признание воспитанника, а потом поинтересовался:

– Чего желаешь?

– Досрочного освобождения! «Кум» крепко задумался, а потом ответил:

– Будет тебе досрочное освобождение. Только у меня к тебе просьба имеется – присматривай за ребятишками. А если что не так, дашь мне знать.

До малолетки «кум» служил в колонии строгого режима и привык воздействовать на заключенных шантажом. Он кропотливо собирал на каждого компрометирующий материал, который мог не только отменить досрочное освобождение, но и подвести несговорчивого зека под новую статью. Но даже под страхом очередного срока работать на администрацию соглашался не всякий зек.

Поэтому его всегда настораживало желание новенького добровольно сотрудничать с «кумами». Иногда это оказывалась тонкая игра блатных, которые принимали предложения оперов и засылали к ним своих людей, чтобы в дальнейшем, через предателей, подсовывать тюремной администрации явную туфту.

Первый «крестный отец» Мякиша был из настоящих профессионалов – он угадал в Михаиле Мягкове прирожденного шпиона, который предавал просто ради романтики и сильных ощущений и даже не пытался выторговывать каких-то дополнительных льгот по сравнению с остальными зеками. Его досье следовало за ним из одной зоны в другую, пока, наконец, не попало в руки Тимофею Беспалому.

И никто из блатных даже не мог предположить, что круглый «отрицала» Мякиш старательно работает на органы.

Самого Мягкова эта двойная игра забавляла, она горячила его кровь и делала его жизнь авантюрной игрой. Его возбуждала и поднимала в своих глазах та тайная власть, какую он имел не только над блатными, но и над операми. Порой от его воли зависела карьера того или иного вертухая, не говоря уже о судьбе какого-нибудь заключенного. Мишка карал и миловал по своему усмотрению, ощущая порой себя едва ли не наместником Бога на территории, огороженной колючей проволокой. Он был своим для обеих сторон и в то же самое время никому не принадлежал; в душе он был анархистом, но об этом никто не догадывался. Однако с теми, кто стоял на его пути, он беспощадно расправлялся.

Сегодня на его пути стоял Бирюк, и Мишка знал, что когда-нибудь придет время и он подтолкнет его к могиле. Но пока ему предстояла нешуточная схватка с новоявленным авторитетом.

– Мне всегда не нравился Мякиш. А уж как он в смотрящие пролез – ума не приложу, – заговорил Мулла, и на его простуженный, хриплый голос повернулись многие блатари. Мулла высказал то, чего не отважился произнести ни один из присутствующих. – Настоящий вор это тот, кто кормится своим талантом. А отраву настоящие блатные презирали всегда. Я считаю, что нам очень повезло, что в нашу зону отправили париться такого вора, как Бирюк, – только ему одному в этой сучарне под силу навести порядок.

Мякиш невозмутимо слушал Муллу. Он предвидел резкое выступление старого зека. Он бы удивился, если бы этот старик – «нэпмановский» вор – отшатнулся от Бирюка.

К спокойствию Мякиша приучила сложная двойная жизнь, которая ставила его в самые неожиданные ситуации, и нужно было трезво ее оценить. Однажды он чуть было не засыпался в самом начале своей работы, когда его подсадили в следственный изолятор. «Тюремная почта» неожиданно сообщила, что в камере находится предатель, и каким-то чудом эта тайна стала известна зекам. Неделю шел разбор; пахан хаты подолгу беседовал с каждым из сорока сокамерников.

Содержание пришедшей малявы не знал никто, а потому за свою судьбу опасался каждый. Зеки боялись наговора и скорой смерти, но больше всего их пугал позор, когда в глаза мертвого мог плюнуть каждый – такова была посмертная кара предателю.

Было известно, что кто-то из обитателей камеры заложил начальству все тайники, и в одночасье сидельцы хаты лишились двух килограммов индийского чая, бутылки водки и кучи разного мелкого добра, без которого в тюрьме прожить очень трудно.

Когда очередь дошла до Мякиша, он достойно выдержал долгий, напряженный взгляд пахана, Старый урка умел смотреть в душу и долго выдерживал паузу, чтобы дать подозреваемому время на обдумывание обстоятельного ответа и раскаяние. Сердце Мягкова в ту минуту дрогнуло от ужаса: «Неужели кто-то из вертухаев заложил?!» Но вор, переждав какое-то время, принялся в очередной раз задавать ему вопросы: о чем разговаривал с операми, что спрашивали, подписывал ли какие-нибудь бумаги, знал ли о тайниках. И когда Мякиш без малейшего волнения ответил на все вопросы, старый уркаган развел руками и объявил всей хате, что он не большевик и не собирается никого наказывать только на основании хлипкого подозрения. Вопрос был закрыт. Выявить предателя не удалось.

– Смотрящим на зоне должен быть только Мякиш, – жестко произнес Распутин. – Во-первых, потому, что он старожил зоны, сидит тут в третий раз и знаком со здешними порядками. Во-вторых, именно его на региональном сходе избрали смотрящим, а в-третьих, мы его прекрасно знаем и уверены, что только он один сумеет навести здесь порядок.

– Порядок?! – встрепенулся вор Тиша, которого знали под погонялом Пила. – О каком таком порядке ты здесь толкуешь?!

Некогда Пила принадлежал к группе, которую называют отмороженными. В колонию он попал за «развод на деньги». Частенько Пила любил рассказывать про свой любимый способ добывания денег, который, как правило, действовал безотказно: клиента заколачивали в гроб, после чего включалась бензопила. А когда стальные зубья мощно врезались в сосновые доски, разбрасывая во все стороны фонтан опилок, перепуганный клиент готов был расстаться с последними грошами. Угодив в колонию. Пила неожиданно распровдался с бандитским крылом и принял сторону воров. Прежний свой беспредел он теперь воспринимал как одну из главных ошибок беспечной молодости.

– Мякиш живет не по правилам! Лично мне не раз приходилось слышать о том, что он отбирает вещи у молодых заключенных. За одно это следует дать по ушам.

Судьбу вора мог решить только сходняк. Толковище определяло степень его вины, а если требовалось, выделяло палача, не забывая о том, что поднять руку на законного мог только человек, равный ему по статусу. На угрозу Пилы Мякиш добродушно улыбнулся:

– Уж не ты ли меня собираешься разжаловать? А может, ты хочешь запихнуть меня в деревянный ящик, как своих барыг?

Мякиш знал, насколько Пиле неприятно всякое упоминание о его прошлом, и поэтому подковырнул его.

Скулы Пилы побагровели. Он уже собирался открыть рот, но вмешался Грош:

– Постойте, люди! Давайте успокоимся. Сейчас не самое подходящее время, чтобы травить друг друга. Мы здесь собрались для того, чтобы раз и навсегда определиться со смотрящим, так что давайте прекратим этот пустой базар.

– Верно Грош говорит! Сейчас не то время, чтобы вспоминать о старом!

– подал голос Маэстро. В последние годы он заматерел и к его словам прислушивались даже законные.

– Но тогда пусть Бирюк поклянется, что не будет вмешиваться в дела Мякиша, если проиграет! – жестко потребовал Репа.

– Сука буду, если посягну на авторитет смотрящего, но не забывайте, что я сам вор и поэтому беспредела тоже не допущу, – спокойно, но твердо пообещал Бирюк.

Бирюк был из того племени воров, которые ничего не забывают, а если дают слово, то непременно сдерживают его. Он был поборником классической воровской идеи, и можно было не сомневаться, что он выпустит кишки всякому, кто посмеет испоганить чистоту этих понятий.

С минуту воры молчали, как будто усваивали смысл произнесенного, а потом Мякиш согласился.

– Я тоже вор, и наши законы для меня так же святы, как и для тебя.

Давайте не будем тянуть время и выберем смотрящего. На зоне слишком много дел и надо бы во многом разобраться.

– Думаю, что нам нечего скрывать друг от друга и наш сходняк – это не партактив, а поэтому давайте высказываться, глядя друг другу в глаза, – заметил Станислав.

Он намекал на то, что в последнее время законные стали прибегать к тайному голосованию, отступив от классического способа высказываться в открытую и говорить правду в лицо оппоненту, какой бы нелицеприятной она ни была.