Обострение
Шрифт:
Послушно опустившись в кресло, гость вытащил документ.
Усевшись за широкий стол, Везенцев тут же включил электрическую настольную лампу под зеленым абажуром и, взяв увеличительное стекло, принялся внимательно изучать бумагу.
Потом поднял глаза и, протянув визитеру чистый листок, пододвинул бронзовый письменный прибор с пером, чернильницей и пресс-папье с ручкой в виде позолоченного амурчика:
— Напишите-ка что-нибудь, молодой человек. Все равно, что… И распишитесь.
— «Я свободен, словно птица в небесах», — взяв листок, вслух прочитал гравер. — Это чьи же стихи? Верно, кого-то из новых?
Старичок принялся рассматривать слова через лупу.
— Интригующе, весьма интригующе, — пробормотал он, обращаясь скорее к росчеркам, чем к Петрову. — Подпись ваша, вне всяких сомнений, подделана! Заключение я напишу… почерк тоже не ваш… Вот посмотрите, для сравнения, ваш текст: наклон стабильный в пятнадцать градусов вправо, с равномерным нажимом пера, с плавным переходом от утолщённой линии к тонкой. Буква «а» округлой конфигурации, «о» — эллиптическая, — он поднял взгляд, улыбнулся. — Такое ощущение, будто вы перо впервые держите! Как будто до этого писали чем-то другим. Старательность ощущается школьная. Вроде доктор, должны писать много. Ну да ладно. А вот здесь, смотрите, в принесенном документе, наклон больше, и «о» более округлая. Явная имитация.
— Так значит…
— Фальсификация, мой друг. Средней руки фальсификация. Признаюсь, видел я и лучшие образцы. Здесь же, — старичок с сожалением пожал плечами. — На «троечку».
— А что насчет печати?
— Печать тоже подделана. А вот она, смею заметить — весьма искусно! Не опытный взгляд не отличит.
Встав, доктор задернул от выглянувшего вдруг солнца шторы:
— Да, да — искусно! Но по характеру нажима можно сказать, что это не бронза, не плотный каучук… Скорей, дерево. Бук, клен ясень…
— Дерево?
— Ну да. Это самый удобный материал — вырезать можно легко. Здесь же… — старичок кивнул на печать, — видно, что вырезали тонко и точно, очень искусная рука… Но в то же время… — эксперт замялся, принявшись кусать в сомнениях нижнюю губу, — мелкая работа, пальцы должны быть тонкими. Словно бы рука подростка делала…
Кораблик! Кораблик с тонкими мачтами, вырезанными с ювелирной аккуратностью… выточенные из коры паруса, прорезанные узорами, гладкий, как лакированный, корпус… — вдруг припомнил Иван Палыч.
Его как ушатом ледяной воды обдало. Вот так новость! Андрюшка? Неужели — он? Но, зачем? Или кто-то заставил, подкупил… Хм… Нетрудно догадаться — кто!
— Если достанете образец почерка подозреваемого, привозите. Я могу сличить, — прощаясь, напомнил старик.
— Весьма обяжете, любезнейший Аристарх Петрович! Весьма!
И что теперь с Андрюшкой? — уже в поезде размышлял молодой человек. Ну, для начала нужно дождаться результатов экспертизы почерка. И хорошо бы отыскать поддельную печать. Как? Вот вопрос. Верно, придется надавить на парнишку, подключить станового.
Кстати, у Нобеля топливного жиклера не нашлось, пришлось заказывать. Правда, приказчик обнадежил: мол, из Москвы всегда привозят быстро. Эшелоны проходят часто, по пять-шесть составов каждый день.
— У нас с проводниками обычно пересылают-с…
С проводниками… Ну, хоть так.
Едва доктор вошел в больничку, как Аглая тут же бросилась к нему едва ль не с объятиями:
— Ну, Иван Палыч, как? Удачно
все?— Да почти…
— Слава Богу!
— Аглая… — снимая пальто, обернулся доктор. — Андрюшка не приходил еще?
— Уже! — девушка рассмеялась. — На задах снег чистит.
— А позови-ка! Сама потом по палатам пройдись, глянь.
— Ага, Иван Палыч. Я сейчас. Быстро.
Девушка тут же исчезла в дверях.
— Армячок-то накинь! — запоздало выкрикнул доктор. — Эх, егоза… шустра больно!
В дверь заглянул Андрюшка.
— Иван Палыч, звали?
— Звал, звал. Бери стул — садись. Телогрею повесь вон, на вешалку.
— Ага.
— Андрей… Ты ведь у нас грамотный? Писать умеешь?
Главное сейчас было не спугнуть парня, ибо кто бы знал, что он тогда выкинет?
— Ну-у, могу, — усевшись, парника кивнул, светлые глазенки его испуганно забегали… Или просто так показалось? Эх… как бы раньше времени не догадался.
— Вот что, Андрей… Нужно карточки заполнять на больных. Только там надо писать разборчиво и красиво. Самому то мне времени нет совсем, помощник нужен. Вот и посмотрим… Бери-ка бумагу, перо… Да чернильницу-то подвинь поближе — закапаешь! Готов?
— Да!
— Ну, пиши тогда… «Я свободен… словно птица в небесах…». Написал? Молодец. Иди, чисти дальше… Да, Аглае скажи — путь зайдет.
Узнав у санитарки адрес травницы Матрены, доктор вновь надел пальто и шапку. Слава Богу, травница жила недалеко, возле церкви.
Кода Иван Палыч подошел к плетню, старушка как раз возилась во дворе — складывала колотые дровишки в поленницу. Проворная такая старушка, вовсе не ветхая. Да какая там старушка? Поди, и шестидесяти еще нет.
— Матрена? — подойдя ближе, позвал Иван Палыч.
За забором вскинулся, залаял пес. Обычная пегая, с рыжими подпалинами, дворняга. Но большая, зубастая… Такой попадись на зуб!
— Яшко, цыть!
Женщина обернулась… и, бросив дрова, принялась часто-часто креститься.
— Матрена, я ваш доктор!
— Я ведаю, ведаю…
— Мне бы с вами поговорить! Знаете, не берите больше святой воды из колодца у Рябиновки! Вода-то заразная. Там эпидемия, понимаете? Тиф…
— Водица свята, свята…
Махну рукой, травница скрылась в избе. Снова залаял пес.
— Вот и поговорили, — подал плечами доктор. — Что ж, придется еще разок навестить. Может, удачнее сложится.
— Баба Матрена у нас нелюдима, Иван Палыч! — за спиной вдруг послышался звонкий девичий голосок.
Доктор обернулся… и тут же улыбнулся, увидев знакомую девушку — из тех, что помогала Аглае в больнице. Лет пятнадцати, худенькая, но румяная, с круглым курносым лицом. Валенки с галошами, приталенный собачий полушубок — экая модница! Из-под вышитого шерстяного платка — толстая светлая коса с синею лентой.
— Здравствуй, Глафира! Спасибо, что заходишь.
— Ништо-о! А вы, коли к Матрене-травнице, так лучше батюшку нашего попросите, отца Николая, — вдруг посоветовал девчонка. — Он ей скажет, и она вас послушает. А та-ак… Пустое дело! Не любит она чужих… Так-то баба Матрена — хорошая, добрая. А вот другая травница, Марфа, чистая ведьма! Недаром волчий треух носит. Говорят, заговорами-наговорами не брезгует все время у кладбища ходит. Уж сколько отец Николай ей говорил — куда-а там!