Обречён любить тебя

— У вас очень интересный подход к социуму, Марк Ярославович, — мягко заметил полковник и добавил: — Только к особо тяжким полагается строгий режим и камера-одиночка под круглосуточным наблюдением.

— Профессиональный юмор? — спросил Марк, а в ответ раздался короткий смешок.

— Так точно.

— Забавно, — заметил Тасманов.

На мгновение взгляды начальника колонии и Марка пересеклись. Через минуту ментальная связь прервалась, мужчины поняли друг друга, после чего мирно разошлись. Юрий Леонидович заявил, что у него дела, и тихо вышел. Встреча предполагала несколько часов неспешной беседы под чай и кофе с гостинцами, потому посетителей спокойно оставили с заключенным наедине.

Под пристальным надзором камер. Куда без них.

— Ну, кто первым мне поведает о своей веселой жизни на воле? — первым прервал молчание Ярослав и коснулся кнопки на панели многофункциональной машины, чтобы забить необходимые параметры.

— Да ничего такого, — отвел взгляд Антон. Неловкая выходила ситуация. Вроде бы сам пришел за ответами, а теперь не мог сформировать нормально вопрос.

«Вам поступил важный звонок по первой линии. Вывести собеседника на основной экран?» — послышался рядом электронный голос.

— Я вас пока оставлю, — нахмурился Марк.

Его смарт-часы несколько раз оживленно мигнули на запястье. Кто-то очень желал пообщаться с Тасмановым. Не помог даже перевод звонка в режим ожидания.

— Все в порядке? — нахмурился Ярослав, поймав обеспокоенный взгляд сына.

— Да, — рассеянно кивнул Марк и поспешил на выход. — Вы пока наливайте чай с кофе. Я скоро вернусь.

Потребовалось одно нажатие на цифровой панели, чтобы система через секунду открыла дверь с громким писком. Почти сразу наступила тишина, в которой слышался только мерный звук работающей многофункциональной машины и звон ложек. Оставшись наедине с отцом Тасманова, Антон почувствовал себя еще хуже. Все тщательно отрепетированные фразы моментально вылетели из головы, пока он собирался с силами.

— Как твой отец?

Антон вздрогнул. Вопрос вполне невинный, если бы не одно важное обстоятельство: Ярослав прекрасно осведомлен о делах лучшего друга. Более того, Канарейкин был уверен, что они общались практически каждый день. До попадания в клинику Павел часто ездил в колонию, навещал друга, поднимал связи и собирался подавать апелляцию. Также они созванивались чуть ли не каждый день. Просто потому что одному скучно без другого.

Об отношениях Павла Канарейкина и Ярослава Тасманова судачило каждое захудалое интернет-издание. Вряд ли ответ Антона нес какой-то важный, информативный характер. Скорее ему бросили спасательный круг. Хвататься или нет — дело сугубо добровольное.

— Нормально. Вроде, — пожал плечами Канарейкин, отгоняя очередной приступ самоедства.

С момента выписки сколько времени прошло, а у Антона хватило духу только на несколько звонков брату и матери. Сестра предпочитала нейтралитет. Вроде не ругалась, но и ничего не говорила из принципа. Ждала, пока самая паршивая овца в их семье дозреет до «взрослого и разумного человека», — так она заявила.

— А у вас с ним как? — Антон ощутил себя мальком, которого поймали на крючок по глупости и наивности.

— Хорошо, — голос дрогнул, когда Ярослав прищурился. Он прекратил размешивать сахар в чашке и развернулся всем корпусом.

— Настолько, что ты у моего драгоценного сыночка на постоянное место жительство прописался? Из серии: лучше в аду, чем дома? — едко поинтересовался Тасманов, чем окончательно вогнал собеседника в краску.

Антон совсем скис и отвернулся, разглядывая датчик для фиксирования температуры помещения. Крохотный огонек мигал на фоне нежно-голубых красок ровной стены, а чуть выше находился регулятор влажности. Интересная деталь. Настолько, что минут на пять позволила отстрочить приговор без суда и следствия в отношении Канарейкина.

— Да я просто отдельно решил пожить, — выдал он жалкое оправдание.

Раздался короткий смешок.

— В собственной квартире жилось как-то не отдельно?

— Мне там скучно.

— Ах, ну тогда да. С моим сыном и правда весело. Тем более, когда у него настроение болтается где-то в самых минусах по отношению к обществу. В такие дни Марк особенно дружелюбен. Почти как удав в зоопарке на сухом пайке, — расхохотался Ярослав.

Смех оттянул ненадолго неприятный момент, позволил Антону решиться на разговор, который так долго откладывался. Очередная пауза позволила занять выгодную позицию: Канарейкин сел, положил руки на столешницу и сцепил их в замок. Поза давала какую-никакую защиту от последствий беседы. Он бы руки скрестил на груди, но сдержался.

Ярослав застыл, и Антон, облизнув пересохшие губы, выпалил:

— Я хочу поговорить о Руслане Тамилове.

Имя вызвало неоднозначную реакцию: Тасманов-старший замер, так и не налив чай. Он поставил ладони рядом с пустыми чашками, будто забирался одну из них запустить в стену. Или в голову Антона, кто знал. Но от потемневшего взгляда Канарейкин поежился, пока в глубине сознания шла борьба вины с желанием узнать всю правду.

— Откуда ты узнал это имя? — сухо поинтересовался Ярослав.

Никогда в жизни «любимый дядюшка» не разговаривал подобным тоном с кем-то из детей лучшего друга. Вроде ничего ужасного, однако морозец в голосе взбудоражил рецепторы.

— Данная информация не относится к вопросу никоим образом, — покачал головой Канарейкин после нескольких судорожных вдохов. Равновесие было утеряно. — Просто расскажи мне. Зачем? — последнее слово сорвало голос, и тот пустил петуха.

Тасманов медленно отступил к окну. Лучи солнца заиграли золотистыми зайчиками в его волосах, когда он встал вплотную к силовой решетке. По краям рамы изредка пробегали искры, вновь напоминая: видимость свободы не означала ее наличие.

Несмотря на кажущуюся прозрачность стекла, прикоснуться к нему было нельзя. Любой физический контакт в лучшем случае закончился бы ожогом, а в худшем — разрядом тока. Если поднести ладонь, кожу слегка покалывало от напряжения. Оно дразнило нервные окончания и напоминало об опасности каждого безобидного с виду предмета в комнате.

— Я думал, Паша уничтожил его дело, — вздохнул наконец Ярослав и повернулся спиной к окну. Он осторожно прислонился к подоконнику, чтобы не коснуться силовых решеток. — Во всяком случае, мы настаивали.

— Мы?

Ярослав отвел взгляд, просто молчал несколько долгих минут, а потом решился:

— Я, Сергей и Стас Морозов.

Услышав имя главного прокурора, Антон сжал край стола с такой силой, что боль прострелила руку от перенапряжения. Пришлось отпустить, чтобы встряхнуть пострадавшую конечность. Каждый взмах сопровождался бесконечным повтором трех имен про себя: люди, не замеченные в дурных делах, пример для подражания всех сознательных граждан. Тот же Морозов осуждал преступников у власти.