Обрывок реки

– Нет, я не поп, – говорил поп.

Он не поп.

– А я вождь, – говорил вождь.

И он вождь.

Его дом, двор, сад и огород – не дом, не двор, не сад и не огород, а Святая земля. Быть может, Палестина. Береза в его саду напоминает финиковую пальму, а ива в огороде смоковницу.

Его овцы – овечки в полном смысле этого слова, бараны – овечки, коровы – овечки, быки – овечки, даже собаки, как овечки, имеют кроткий нрав и кусают очень редко. Никогда не кусают.

Здесь дух решительно преобладает над материей. И материя, опровергая науку и человеческий разум, превращается в дух. В каждой травке – душа, в каждой палочке – душа, даже навоз не похож на навоз, а напоминает душу. Это пейзаж Нестерова. И люди – люди Нестерова. Но больше всего мистики в огороде. Капуста в форме отрубленной головы Иоанна Крестителя. И везде – кресты, кресты… Морковь в виде креста, лук в виде креста, даже репа похожа на круглый крест, хотя круглых крестов и не бывает. Что это – огород или кладбище? Но ведь кладбище есть лучший огород, где мертвецы – удобрение, а кресты – удобные палки для пугал. Здесь овощи похожи на кресты, следовательно, напоминают своего хозяина. Везде видна душа и тишина, точно все ожидали, что вот-вот спустится ангел.

Но спускается не ангел, а жена. Попадья спускается с полатей, как бог или как бочка. И вот дух побежден и снова торжествует материя. Попадья – это громадный зад и две чудовищные груди – ничего, кроме двух грудей и громадного зада. Но и зад умеет держать в руках и распоряжаться. Зад и характер – это проблема, которая еще ждет своего разрешения.

И овцы уже не овечки, а овцы, собаки кусают, как волки, даже ветер уже не ветерок, а ветер, и дождик не дождик, а дождь. Изменяется решительно всё. И вот пальма уже не пальма, а береза, смоковница не смоковница – ива, овощи не похожи уже на кресты, лук похож на лук, а репа напоминает репу. Меняются даже постройки, и вот дом и амбар сглаживают свои углы и круглеют. Вещи становятся короче. И круг преобладает над квадратом. Столы – круглы, стулья – круглы, ящики – круглы, даже вытянутые лица икон становятся круглее и добродушнее. И вот святые уже не святые, а купцы, Мария уже не Мария, а купчиха.

Готика, угловатый стиль Средневековья, была побеждена округлым стилем буржуазии.

Буржуазия и круг – разве это не синонимы? Воображая буржуя, мы всегда его видим круглым.

И вот уже поп не тот. Уже не Иисус Христос. Не худ, а толст. А главное – кругл. Голова – кругла, живот – кругл, ноги – круглы, руки – круглы. И вместо длинных волос совсем нет волос. Теперь это уже не поп, а кулак. Ряса становится короче. Теперь это уже не ряса, а длинная кулацкая рубаха. И крест круглеет. Теперь это уже не крест, а замок. С замком на груди поп или кулак, и кулак и поп в одном лице, выходит во двор. И двор круглеет. Теперь в его дворе нет частностей. Двор и дом, сад и огород – едины. Никто не знает, где кончается сад и где начинается огород, где кончается дом и начинается дом. Где хозяин и где хозяйство. Хозяин и хозяйство слиты воедино. Они неотделимы и неделимы.

– Здесь все принадлежит мне, – говорит поп.

Здесь все принадлежит ему.

– Я поп, – говорит поп.

Он поп.

– И я хозяин, – говорит хозяин.

И он хозяин.

– А вот дворянин, – говорит дворянин.

Он дворянин.

«Я ловлю рыбу», – думает он.

Он ловит рыбку.

«Вот мой дом в лесу, на берегу реки», – думает он.

Вот его домик в лесочке, на берегу речки.

– Нет, это кусты, это листья, это трава, это солнце, это цветы, – говорит он.

Нет, это кустики, это листики, это травка, это солнышко, это цветочки.

«А я старик», – думает он.

А он старичок.

И вот старик и вот старичок встает и идет к себе в домик, к себе в дом, где сидит старуха, где сидит старушка, его мать.

«А я фрейлина, – думает старуха, думает старушка, его мать, – императрицы Марии Федоровны».

Она бывшая фрейлина бывшей императрицы бывшей Марии Федоровны.

– Я готова к исполнению своих обязанностей, – говорит фрейлина. И она готова. Она сидит. Она ждет. Уже столько лет сидит и ждет, когда императрица вернется. Она считает пальцы на своих руках: – Не вернется, вернется. – На ее руках десять пальцев. – Не вернется, вернется. – Она считает пальцы на своих ногах: – Не вернется, вернется. – На ее ногах десять пальцев. – Не вернется, вернется.

И чтобы не забыть французский язык, она повторяет французский язык! Она показывает пальцем на какую-нибудь вещь, на стол, на стул, на окно, на дверь. И спрашивает себя, как будет стол, как будет стул, как будет окно, как будет дверь. И сама себе отвечает, что стол будет стул, стул будет окно, а окно будет дверь.

– Нет, это не стол, а стул, это не стул, а стол, это не окно, а дверь, это не дверь, а окно, – поправляет ее сын.

– По-русски это, может быть, и стул, – возражает ему мать, – а по-французски это стол.

– Нет, это стул, – спорит сын.

– Нет, это стол, – спорит мать.

– В доказательство, что это стул, – говорит сын, – я могу на него сесть.

И садится.

– В доказательство, что это стол, – говорит мать, – я могу на нем пить чай.

И пьет чай.

– А все-таки это стул, – говорит сын.

– Нет, стол, – говорит мать.

– Нет, стул.

– Нет, стол.

– Стул!

– Стол!

– Стул!

– Я тебе мать, – говорит мать, – и приказываю тебе, что это стол.

– Слушаю, маман, – говорит сын, – но это стул.

– После этого ты, – говорит мать, – мне не сын, а революционер.

– Нет, я вам сын, а не революционер.

– Нет, ты мне не сын, а революционер.

– Почему же я вам не сын, а революционер?

– Потому что до революции это был стол, а ты говоришь, что это стул.

– В таком случае я согласен, – говорит сын. – Это стол. Теперь я сын? – спрашивает сын.

– Теперь ты сын.

«Надо работать», – думает сын. И плетет лапти. Он делает это так, точно играет на фортепиано. И что же, призрак музыки появляется из-под его пальцев и стучит в его голове. Тень музыки носится по комнате. И сын насвистывает песню «Гром победы раздавайся».

«Мне кажется, что я слышу музыку», – думает фрейлина.

Ей кажется.

И она мечтает. Вот дворец ее славы, слуги и почести. Достаточно пожелать, и желание исполнится.

И балы, балы, балы…

Но сын прерывает ее мечты.

– Маман, – говорит он, – наши крестьяне организовали колхоз. Ты знаешь, что такое колхоз?

– Такого слова не существует, – говорит мать, – следовательно, они не могли создать того, чего нет. То, чего нет, может создать только Бог.

– Нет, такое слово есть, – говорит сын, – я слышал. И видел.

– Такого слова нет.

– Есть.

– Нету.

– Есть.

– В таком случае принеси мне словарь. Если мы найдем это слово, значит, оно есть. Но его нету.

Сын долго роется в своих книгах, наконец приносит старый пожелтевший словарь на букву «К». И они ищут.

– Кол. Колода. Колпак. Колхоза нет, – говорит мать.

– Нету, – говорит сын.

Но вот он вышел во двор, и что же – это был не двор, а тень двора. Деревья – не деревья, тени. Трава – не трава, тень. Даже река была не река и не речка и не тень реки, а тень речки.

– Везде одни тени, и потому я пойду в дом, – говорит сын. Но вместо дома он находит тень.

«Это ничего, – думает он, – раз есть тень дома, значит, есть и дом».

Но там вместо вещей стоят тени. На столе тень колбасы, на стуле тень матери. Он смотрит на себя, но вместо себя видит тень.

«А где же я?» – думает он.

А где же он?

«Но раз меня нет, – думает он, – то это думаю не я, а думает моя тень».

Но раз его нет, то это думает не он, а думает его тень.