Очень плохой босс

С минуту ничего не происходило, а затем показались две фигурки: я и Лёлька. Мы перебежали дорогу и направились к машине. Обе петляли, качались, хватали друг друга за руки, как ещё не падали. Приблизились к его машине, постояли немного, а затем… о нет!

Я зажмурилась, потом открыла глаза и с ужасом посмотрела на Крамера. Тот, скрестив на груди руки, пристально следил за мной.

Боже, я бы сейчас согласилась даже на инфаркт, лишь бы исчезнуть отсюда, лишь бы скрыться от этого взгляда.

Облизнув вмиг пересохшие губы, я сипло пробормотала:

— Я…

И сглотнув, замолкла, лихорадочно соображая. Что сказать? Покаяться или отпереться? Там же крохотные фигурки. Лиц крупным планом не видно. Как он вообще понял, что это я там?

— Я… — повторила я снова.

— Вижу, что это вы.

И я поняла — отпираться бессмысленно. Значит, второй вариант.

— Простите, — выдавила я с трудом.

Понятно, что такую выходку он не простит. Хорошо, если просто уволит и никому не скажет, за что. С минуту он молча меня разглядывал — я этого не видела (не смела голову поднять), но ощущала.

Потом отвернулся и сказал сухо:

— Жду вас на парковке. С ведром и тряпкой. После работы.

Я вскинула на него взгляд:

— После работы? — переспросила.

— А вы хотите прямо сейчас пойти отмывать свои художества? При всех? Ну, ради бога.

Я покачала головой. Лицо моё полыхало так, что, казалось, сейчас дымиться начнёт.

Крамер встал, вышел из-за стола с другой стороны, подошёл к окну. Несколько секунд созерцал панораму города, затем, вздохнув, произнёс:

— Не знаю, почему я с вами ещё вожусь. Бред какой-то… Всё, идите.

Я на деревянных ногах покинула его кабинет и спустилась к себе.

— Что с вами, Ксения Андреевна? — всполошились мои девочки. — Вам плохо? У вас такое лицо красное! Может, давление подскочило? Или жарко?

Я пролепетала что-то в ответ и закрылась у себя — переживать свой позор в одиночестве. Села за стол, спрятала лицо в ладони. Боже, как стыдно…

Одно только я не могла понять: откуда, чёрт возьми, там взялась камера?! Не было же!

На обед я не пошла. Я бы подавилась скорее, чем смогла что-то съесть. И вообще не хотелось лишний раз показываться людям на глаза. А ему — особенно. Он хоть и не обедает в нашем буфете, но мало ли…

Кое-как я высидела этот ужасный день, с не меньшим ужасом ожидая вечера.

Спустя полчаса после окончания рабочего дня (чтобы уж точно все разошлись), я взяла упаковку с одноразовыми платочками и брызгалку, которой поливаю у себя цветы.

Озираясь, как вор, быстро дошла до парковки. Крамер стоял рядом со своей машиной, у багажника, и курил, хмуро созерцая надпись.

Когда я подошла, оглядел меня оценивающе с ног до головы, затем молча указал сигаретой на исписанное стекло, мол, за работу.

К счастью, помада оттиралась довольно легко, но самое гнетущее было то, что Крамер стоял всё это время сзади меня и наблюдал. Молча и невозмутимо. Но я чувствовала этот его тяжёлый и пристальный взгляд, как будто он прожигал меня сквозь одежду. Это изрядно добавляло конфуза. Я тёрла эти дурацкие красные пятна и умирала от стыда. Такое позорище!

Когда я наконец всё отмыла и собрала использованные платочки, не в силах даже посмотреть в его сторону, услышала вдруг:

— Подвезти вас куда-нибудь?

Я аж про стыд забыла от удивления. Воззрилась на него ошарашенно.

— До дома вас подвезти? — повторил он вопрос.

— Нет, нет, — выпалила я. Ещё чего не хватало! Он с ума сошёл?!

Крамер на мой категоричный отказ равнодушно пожал плечами, мол, как знаете, сел и уехал.

39

Домой я приползла почти больная от пережитого потрясения. Набрала Лёльку, хотела, чтобы она разделила со мной весь этот кошмар, но моя подруга даже понять не могла, о чём я.

— Какая надпись? Чья машина? Ксю, ты про что вообще?

Оказывается, тот эпизод начисто выпал из её памяти. И даже когда я ей всё рассказала, она не вспомнила. Только воскликнула почти радостно:

— А-а! Вот оно что! А я голову утром сломала — что случилось с моей помадой. Думала, съел её кто-то, что ли. Так-то жалко… Лореаль… почти новая…

— Помаду тебе жалко? А меня не жалко? — обиделась я. — Ты хоть представляешь, каково мне было корячиться там, оттирая твой Лореаль? И не нагнуться толком — потому что он за спиной стоял и пялился.

— А как он пялился? — оживилась ещё больше Лёлька.

— Неотрывно! Чуть дыру во мне не прожёг.

— А с каким лицом?

— Ты думаешь, я смотрела на его лицо? Да я на него вообще теперь смотреть не могу! После такого позора!

— Да ладно тебе, — хихикнула она. — Я представляю, что он себе представлял, пока ты намывала его машину.

— Да ну тебя! — смутилась я. — Вечно у тебя только в этом направлении мысли работают.

— У него, поверь, тоже. Особенно после того, что между вами было, — развеселилась Лёлька.

А вот мне было не до веселья. Я панически боялась: а если каким-то образом то видео просочилось в народ? Или, что ещё гораздо хуже, узнают, как я мыла Крамеру машину. Это же не просто стыд-позор, это катастрофа.

На другой день я шла на работу, тряслась и замирала. Прислушивалась к обрывкам разговоров, приглядывалась к коллегам, следила, не косится ли кто на меня насмешливо. Пересилила себя и обедать пошла в наш буфет — там обычно обсуждались самые пикантные и свежие сплетни. Я даже подсела к бухгалтерам — они всегда в курсе всего.

И ту злосчастную надпись действительно обсуждали. Но все решили, что шикарное авто Крамера стало жертвой случайных малолетних вандалов.

Я выдохнула, немного успокоилась и даже доела плов.

До вечера отработала без всяких эксцессов, даже под конец дня перестала в напряжённом ожидании поглядывать на внутренний телефон.

Но нет, спокойная жизнь — это не про меня. И не для меня.

Крамер позвонил буквально за пару минут до заветного часа. А я уже мыслями домой шла.

— Из гендирекции, — сообщил сухо, когда предстала перед ним, — пришло распоряжение. Тарифный план «Эконом» для физических лиц закрывают. Меняют на другой социальный пакет. Приказ будет позже, а сейчас мне надо знать, какой объём работы нам предстоит по оповещению абонентов. Для этого сделайте мне выборку всех, кто на этом тарифе, с разбивкой по месяцам и по начислениям.