Очень смертельное оружие

Несколько минут мы сидели молча, прислушиваясь к звукам, идущим извне, но все было тихо.

– Ты любила его?

Вопрос был задан так тихо, что я не поняла, то ли Шакал действительно произнес эти слова, то ли мне почудилось.

– Извини?

– Ты любила его?

– Кого?

– Марика.

– Что ты имеешь в виду?

– Думаю, ты уже догадалась. Или по крайней мере подозреваешь.

Я молчала, не зная, что сказать.

– Значит, догадалась, – вздохнул Сергей.

– О том, что ты не Марик?

– Я его брат.

– Я в курсе. И еще я знаю, что Марик очень любил тебя.

– Как ты узнала?

– Я все-таки пишу детективы.

– Это не ответ.

– Марик однажды напился и рассказал мне историю о своем похищении и гибели отца и брата, – соврала я. На всякий случай я решила не упоминать о Нине, чтобы не подставлять ее. – Тогда я подумала, что он все нафантазировал спьяну, но, встретив тебя на Бали и заподозрив, что ты не Марик, я вспомнила эту историю и сделала соответствующие выводы.

– Значит, тебе все известно?

– Не все. Только то, что рассказал твой брат. Ты хочешь об этом поговорить?

– Я никогда и ни с кем об этом не говорил. Если я не сделаю этого сейчас, возможно, у меня не будет другого шанса.

– Решил исповедоваться?

– Я должен был остановиться ради брата. Если бы я смог простить отца, Марк, возможно, остался бы жив.

– То, что произошло между вами много лет назад, не имеет никакого отношения к взрыву, устроенному палестинскими террористами.

– Если бы не я, жизнь брата могла сложиться совсем иначе. После нашей встречи мы оба стали другими людьми.

– В таком случае он мог погибнуть во время беспорядков в Грузии или грузино-абхазского конфликта или просто попасть в автокатастрофу. Так нельзя рассуждать.

– Тебе известно, как меня зовут?

– Максимилиан Коксос, гражданин Греции, – ответила я.

– Я имею в виду мое настоящее имя.

– Марик называл тебя Грей. Это все, что я знаю.

– Хочешь, я расскажу тебе всю правду?

– Зачем? Ты думаешь, нас убьют?

– Это не исповедь перед смертью, и мне не требуется отпущение грехов. Мне просто нужно с кем-то поговорить.

– Не всегда полезно знать правду. Может, лучше обойдемся без нее? Мне бы не хотелось, чтобы кто-то из нас пожалел об этом разговоре, если мы останемся в живых.

– Тогда считай, что то, что я расскажу – не более чем вымысел.

– При одном условии. Ты будешь считать, что я вообще ничего не слышала. Договорились?

– Договорились.

Некоторое время Адасов молчал, словно собираясь с мыслями. Я не мешала ему.

– Я – киллер. Киллер высшей категории.

Снова молчание. Похоже, он ждал, как я отреагирую.

– Модная профессия, – заметила я.

– Почему ты скрываешь свои чувства? Ты боишься меня?

– А каких чувств ты от меня ждешь?

– Не знаю. Наверное, зря я затеял этот разговор.

– Я просто не знаю, что тебе сказать. Читать тебе мораль о том, что нехорошо убивать людей, было бы глупо, а говорить, что у тебя отличная работа – еще глупее. Скорее тут можно перефразировать Маяковского: «если киллеры существуют, значит, это кому-то нужно». Дантистов тоже никто не любит, но без них не обойтись. В нашей ситуации я даже рада, что ты киллер. Окажись ты ботаником, у нас уж точно не было бы шансов спастись от арабов.

– Тебе известно, что такое «афганский синдром»?

– Вероятно, то же, что и вьетнамский. Я прочитала о нем пару статей.

Адасов слегка отстранился и обхватил голову руками. Когда он заговорил, голос его звучал глухо и ровно, напоминая механический голос робота.

– Самое страшное – это то, что ты привыкаешь к потерям. Как к своим, так и к чужим. Сначала ты плачешь, когда убивают друзей, а потом боль притупляется и остается только злость. Злость и ненависть, переполняющая тебя, сводящая тебя с ума.

В какой-то момент ты чувствуешь, как исчезает граница между добром и злом. Больше она не существует. Добро и зло превращаются в абстрактные понятия, и ты не знаешь, как отличить одно от другого. Реальны только ты и враг. Все остальное – лишь уродливая декорация смерти.

Жизнь ценится дешевле пачки сигарет, а люди становятся объектами. Ты вообще не испытываешь никаких чувств, кроме ненависти, заполняющей тебя целиком. Ненависти и иногда страха. Со временем ненависть притупляется, но не исчезает, направляясь уже не на врага, а на окружающий мир. Эта ненависть живет в твоем подсознании, но ты перестаешь ее замечать. Исчезает даже страх. Ты больше ничего не боишься, даже смерти.

– Я понимаю тебя, – сказала я. – Трудно жить с ненавистью в душе.

– Пока ты ненавидишь врага, все в порядке. Хуже становится, когда ты понимаешь, что враги – совсем не те, в кого ты должен стрелять по долгу службы, а те, кто находится на твоей стороне баррикад. Наступает момент, когда до тебя доходит, что твое собственное командование ценит людские жизни меньше, чем какие-то железки. У солдат воруют еду. Их выпихивают на убой, не обеспечив самым необходимым. Свои расстреливают своих, а потом ошибки командиров списываются самым наглым и беззастенчивым образом. Свои убийцы остаются безнаказанными или даже идут на повышение. Страдают лишь те, кто пытается рассказать правду и добиться справедливости. Они-то и рассматриваются как изменники родины. Во имя страны они получают пулю в спину во время очередного боя, и их называют трусами и предателями.

– Ты поэтому убил полковника Буркалова?

– Откуда тебе известно про полковника?

Надо же было так проколоться! И кто меня тянул за язык? Теперь Шакал точно знает, что я знаю о том, что Сергей Адасов не был убит на Сицилии. Ни один порядочный киллер на его месте не оставил бы меня после этого в живых.

– В газете прочитала, – вздохнула я.

– Ты меня обманула. Тебе известно мое настоящее имя.

– Ничего мне не известно, – помотала головой я. – Не поверишь, но я с детства страдаю провалами в памяти, особенно на имена. Даже как моего дедушку звали, не помню.

– Хватит придуриваться. Ничего я тебе не сделаю, хотя бы ради памяти Марика.

– Спасибо, – вздохнула я. – Не представляешь, насколько я ценю твое великодушие.

– Этого подонка следовало убить. Я возглавлял подразделение разведчиков корпуса. Во время выполнения боевого задания по приказу полковника Буркалова авиация прицельно расстреляла всех моих людей, а я получил тяжелое ранение. Из всех выжил только я.

– Он что, спятил? – ужаснулась я. – Зачем полковнику потребовалось расстреливать своих?