Одержимый сводный брат

Ещё бы, после такого удара в челюсть, что он успел словить от меня, пока не ввязался Рим и не оттащил, ему не особо хочется падать ниже. К тому же, пока меня держит Римчук, можно быть смелым. Вот только Рим не сможет держать меня бесконечно, а вот моё желание урыть его — вот, что останется теперь со мной навсегда.

— Да ты мне вообще “спасибо” должен сказать, зная, какие там отшиваются кадры, — бросает в догонку, а меня едва не пробивает на смех.

Спасибо? Ооо, я могу ему такое спасибо отвешать, что ещё пару месяцев будет лицезреть в зеркале мою благодарность.

— Спасибо? — всё же усмехаюсь от немыслимой наглости, держать меня за последнего идиота. — Ты только мне не заливай, какими твои были намерения, особенно, когда обеспечил ей вип зону, с которой она могла бы в подробностях расссмотреть, как меня хорошенько бы выпотрошили.

То-то же и оно, одной короткой смены выражения его лица хватает, чтобы понять, что он отчётливо слышит мой слабенький “подтекст”. Потому что мы оба знаем, о чём я говорю. Только Удав отвечает за все бои в нашем клубе, и он уже был один раз уличён в “проплаченных” результатах. Тот бой, как я догадывался, тоже был нечистым. Макс знал, что я в тот день был в самой что ни на есть поганной форме. Хорошенько накиданный, да ещё и после той самой злосчастной драки в универе, что устроил только для того, чтобы потрепать отцу нервы перед свадьбой. Не то чтобы тот парень не нарывался сам. Он начал первый, ну а я не смог отказаться от такой охрененной возможности выпустить пар. Правда, вышла тогда маленькая осечка. Парень хоть и сам нарывался, ни чуть не постеснялся побежать после к папочке, который и устроил для меня “первое и последнее” предупреждение. Но это было чуть позже.

В тот же день, заведённый я был отнюдь не из-за этого, а из-за гадкого ощущения, что глубоко внутри предаю маму, меняя её на желание видеть Лину каждый день. Свадьба отца — была и ужасом, и подарком для меня одновременно. И ни одно из этого не относилось к моей матери. Свадьбой отец вешал табу на мои чувства к Лине, громко заявляя, что теперь она станет Каймановой.

Да, мой протест даже для меня выглядел так, будто я просто ревную отца. И я даже не раз прикрывался перед своей совестью, что всё именно так и было.

Вот только я намного поганей.

И от этого я бесился так, что мозги закипали, нужно было выпустить пар, а того идиота, который хрен знает, что хотел от меня, когда нарывался, даже лёгкой закуской нельзя было назвать.

Поэтому я позвонил Удовиченко и сказал, чтобы он устроил мне бой. И он устроил, даже не смотря на то, что у нас было железное правило не допускать нетрезвых на ринг. Оправдание перед Римом и Серым, которые после припечатали Удава с одним единственным вопросом: «Какого черта?», было самым простым — Кайманов один из нас. Мол, главные же, можем правила и не соблюдать.

Вот только нихрена это было не так, в тот момент, когда соперник достал нож, а после ещё и узнал, что из-за подобных выходок его давно никуда не пускали, я понял одну вещь — Удовиченко я где-то перешёл дорогу.

Ни Риму, ни Серёге я тогда ничего не сказал, посчитав, что врагов надо держать ещё ближе, чем друзей, но походу надо было избавиться от крысы ещё до того, как он стал знать настолько много, что избавляться от него стало опасно.

Собственно, как и сейчас поднимать это дерьмо, не слишком разумно, но черт… Этот ублюдок, оказывается, перешёл все границы.

Он привёл туда Лину. И пусть доказать последнее сейчас почти невозможно, я точно знаю, кто именно навёл её вообще на это мало кому известное на тот момент место.

— Что вообще за херня сейчас происходит? — наконец мозг Рима начинает работать.

Он смотрит то на меня, то на Удава, смотрящих друг на друга так, будто между нами идёт какой-то негласный разговор. А так оно по сути и есть, Макс очень внимательно следит за каждой эмоцией на моём лице, словно мысленно взвешивает, насколько много мне может быть известно. Я же смотрю на него очень красноречиво, буквально открыто заявляя, что всё.

Однако когда осознаёт, что молчанием сам себя выдаёт, решает переобуться.

Деланно квасится, мол, говоря «вообще не понимаю, о чём ты».

— Кай, — тянет ублюдок, — при чём тут вообще вип зона и прочее? Тебе что, докопаться не до чего? Это было три года назад. Ну провёл я её, и что с того?

И что с того?

Ха, да то, что у меня из-за одной грёбанной правды, которую не знал, последний год крыша ехала так, что самому порой страшно было. Что говорить, про Лину, которая…

Нет, о ней я вообще пока думать не буду.

Меня и так возможного убийства отделяет лишь очень сильная рука друга, а так вообще ничего не остановит.

— А то, что ты ни хрена не сказал мне, что она была там! А это — мать его — изменило бы всё! Всё! — ору, вновь начиная заводиться, вот только Удав продолжает строить комедию.

Оглядывается на тех оставшихся, что решили веселиться здесь до утра. Он снова играет на публику, как бы выставляя меня совсем еб…мы, хотя для всех похоже так и есть. Да даже для самого Удава, потому что он знает, что его обвинить можно в вещах, которые намного хуже какого-то сокрытия. Он не понимает, в чём именно состоит проблема.

И не мудрено, он не знает. Никто из присутствующих не знает, кроме одного, до кого похоже начинает это доходить.

— Постой, — руки Рима прям как-то резко ослабевают, когда он ошалевшим взглядом смотрит на меня. — Это что, тот…

— Да, — отвечаю, даже не давай другу закончить.

И вот тогда то охреневает и он. Рим поворачивается на Удава, и взгляд его такой, что тому становится окончательно не по себе. Удовиченко вдруг осознаёт, что от меня его больше не спасёт никто. И это отличный шанс просто покоечить с этим раз и навсегда, выудить из Удава всю правду, как вдруг Римчук говорит:

— Не надо.

Я не удивлён, потому что просит он меня далеко не из-за этого ублюдка.

— Тебе не нужны неприятности, и так после сегодняшнего будут проблемы, а этот… — Он смотрит на Макса, лицо которого становится резко такого же цвета, что и ковёр под его ногами — белого. — Ты знаешь, Кай, что Макс разнесёт это на весь город.

Знаю, однако почему-то это не внушает никакого страха.

Да и пусть устраивает мне проблемы, мне всё равно на все из них без разницы, кроме той, что уже никогда не смогу решить.

Но тут Рим добавляет очень весомое:

— Она заслуживает знать правду. Направь лучше все силы на это, а не на избавления тех последствий, что возникнут, если ты покалечишь Удава.

— Все разошлись, — говорит Рим, поднимаясь по лестнице.

После того, как я признал, что друг прав и пока что стоит отпустить Удава целым и невредимым, и отступил, Рим взял на себя инициативу очистить дом от гостей. Их оставалось не так уж и много, однако у него всё равно получилось сделать это в довольно короткий срок. Я даже не успел за это время уйти глубоко в мысли, чтобы начать медленно поедать собственный мозг.