Один день солнца (сборник)
Шрифт:
— Да что ты! С какой стати?.. — Егоровна махнула рукой и взялась за тряпку.
…Поезд уже стоял в тупике. Оставалось вымести вагон и вытащить мусор — сбросить в железные баки, что стояли у путей.
— Ну, я пойду, ага? — сказала Егоровна, закончив протирать полки. — А то там закроются. Сколько на твоих?
Люда поглядела на часы, назвала время.
— Ну вот, уже надо спешить. — Егоровна вытащила из служебки старую хозяйственную сумку с пустыми бутылками и потащила ее к выходу. — Ты пока мети, я быстренько.
— Идите-идите, я все сделаю, — успокоила ее Люда.
Егоровна понесла сдавать пустые бутылки и банки,
После ухода Егоровны Люда набрызгала на пол воды, смочила веник и принялась за дело. Мела быстро, напевая вполголоса любимые песенки. Это были песенки Валерия — он их пел, он их любил, полюбила их, естественно, и Люда.
К вечеру она вымоется, приведет в порядок волосы, руки и лицо, переоденется и снова увидит его. Она расскажет, как видела во сне его и какую-то незнакомую женщину и как они отражались в огромном окне или зеркале… Интересно, как он сам объяснит сон? Может, вообще ничего не ответит, чепуха — скажет…
Песни, звучавшие в вагоне, неожиданно теряли свои слова и насыщались тем, о чем радостно думалось, чего жаждала душа, — мелодии удивительно соответствовали настроению…
Боже мой, как ей было прекрасно с Валерием! В последний раз, когда они гуляли по городу, она, кажется, впервые осмыслила это свое состояние — ощущение радости, когда он просто находился рядом… Они шли по дороге и о чем-то разговаривали, и каждое слово имело для нее особый смысл. Гудки машин, звук шагов, суматошные крики птиц в кронах молодых стриженых лип — все было, казалось, выражением ее чувств…
Люда вытянула из коридорного ящика железный мусоросборник и вытряхнула его содержимое в ведро. О донышко звякнуло что-то металлическое — так, вспомнила Люда, однажды стукнула в него безопасная бритва, выкинутая каким-то ротозеем пассажиром. Отсыпав назад часть мусора, Люда рукой осторожно пошевелила в ведре остатки — бумажные стаканчики, скомканные газеты, коробку из-под тульских пряников, и под коробкой увидела часы на ярком браслете. Они сверкали огнем — в пору было зажмуриться, что Люда и сделала от радости и ужаса.
Тут же открыв глаза и убедившись, что это, как говорится, не сон, Люда схватила часы рукой — они были тяжелые и скользкие. Сердце ее в первый момент тяжело ударило в ребра, а потом, словно освободившись, зачастило, запрыгало воробьем.
Оставив мусор, Люда бросилась в голову вагона, к служебке. Она забыла, сколько времени прошло с тех пор, как Егоровна потащила тяжелую сумку в стеклотарный ларек. Наверно, немного, подумала она, еще ведь и подмести до конца не успела. Но она все-таки высунулась из вагона, посмотрела в ту сторону, куда отправилась Егоровна. Нет, той. не было видно, и она, конечно, еще не скоро появится, если даже не будет заходить в магазины…
Люда не знала, что делать… Она оставила было найденные часы в служебке и побежала выносить ведро, но, не пройдя и половины вагона, вернулась, взяла часы, сунула их за пазуху, за лифчик. Холодный металл туго впечатался в гладкую влажную кожу.
Бросив уборку, Люда хотела побежать навстречу Егоровне, перехватить ее где-нибудь по дороге, чтобы побыстрей обрадовать находкой, но вовремя спохватилась: оставлять вагон без надзора было опасно. Однако и сидеть ждать было, кажется, выше сил. А бригадир? — вспомнила она вдруг о другом причастном к пропаже человеке. У него же акт, он же и должен теперь заниматься
всем этим делом… Как же она сразу об этом не подумала!..Люда наскоро оправила на себе одежду и, спрыгнув с высоких ступенек, побежала вдоль вагонов к шестому, бригадирскому.
Бегунов что-то писал. Оторвав глаза от своей общей тетрадки, он увидел Люду и — чего с ним, можно сказать, отродясь не бывало — несколько смутился. Все дело было в Людиных глазах — широко раскрытых, сияющих и лукавых.
«Ой ли?…»— прошло холодком по спине сомнение, и Люда, заметив его в сузившихся зрачках бригадира, еще ничего не сказав, как бы осеклась…
— Я пришла… — сказала она, переводя дыхание.
Бегунов захлопнул тетрадку и жестом остановил ее.
Он надеялся, конечно, что рано или поздно Люда должна будет прийти к нему в его служебку, как бы ни ломалась на первых порах… Но чтобы она явилась после первого же намека? Этого он не ожидал…
— Хвалю, — сказал он, прикидывая, что же делать дальше. — Правда, хвалю…
— Да… — все еще тяжело дыша, произнесла Люда.
— Пойдем в купе рядом, — сказал Бегунов. — Тут, если все же кто придет… Лучше туда…
«Вот это номер!.. Вот это девка!.. — успел он подумать, пока они с Людой быстро переходили в соседнее, пассажирское купе. — Правда, что такие пацанки нынче чудеса творят…»
Люда была без чулок — всегда снимала на время уборки, чтобы не порвать, — и Бегунов по-своему расценил это.
Он повернул защелку двери и шагнул к Люде. Только тут она поняла, отчего у бригадира вдруг затуманились глаза и дрогнул голос.
— Ты что? — Люда будто вновь ощутила, как Бегунов прилип к ней твердой рукою у них в служебке.
И сам он вспомнил то же самое — ее спокойный взгляд, когда она понимающе выдержала то его прикосновение.
— А я знал, что ты придешь, — все еще не улавливая ее тона, глуховато сказал он, — только не знал, что нынче, сразу… А ты бедовая, это я давно понял…
Он прижал Люду к столику. Она защитила руками грудь, часы под лифчиком твердо надавили на кожу.
Господи, что это она подумала? Ему же наплевать на все часы и все пропажи. А сейчас что отдать, что не отдать— концы будут одни. Носили же ему не раз какие-то забытые вещи… И Егоровна говорила, и другие… А она, дура!… Он же решил, что она пришла к нему в служебку, чтобы…
— Отойди! — сказала Люда, вырываясь из его рук и не отрывая своих от груди. (Так обычно закрывают пазуху пожилые бабы, подумал Бегунов.) — Не касайся меня!
Белесые ресницы бригадира подрагивали у самого Людиного лица, его глаза находились так близко, что расплывались в желтые неясные пятна. Он пытался дотянуться до ее рта, Люда дернулась сильнее…
— Ай! — Из прокушенной губы потекла кровь — во рту стало солоно. — Ах ты, дурак! Дурак!.. Ты губу мне…
— Сама себе…
— Сама… Ах ты, дурак несчастный!..
— Ну, ну, умная… — Бегунов понял свою ошибку…
— Уйди с дороги!
Он отодвинулся.
Люда, касаясь пальцами саднящей губы, направилась к выходу. Вернувшись в свой вагон, она сразу же подошла к зеркалу. Верхняя губа припухла, лицо было некрасивое и злое. Господи, как же она пойдет к Валере, как объяснит ему это? — подумала она. Губа, может, еще больше раздуется… А часы? Она осторожно оттянула лифчик и достала их. Часы уже нагрелись. Они тикали чисто и громко. Какие все же тяжелые, подумала Люда, только на мужскую руку, такую, как… у Валерия…