Один год из жизни Уильяма Шекспира. 1599
Шрифт:
Если спектакль Слуг лорда-камергера состоялся вечером 20 февраля, то, по всей вероятности, вернуться в Лондон им удалось только на следующий день. 21 февраля шесть пайщиков труппы — Бербедж, Кемп, Шекспир, Хеминг, Филипс и Поуп — собирались встретиться с Катбертом Бербеджем и Николасом Брендом и подписать договор аренды на землю для Глобуса. Возможно, встречу отложили до начала Великого поста, ведь в Пепельную среду все шестеро были полностью свободны от репетиций и спектаклей. Или, что тоже вероятно, пайщики медлили с этим вопросом, пока окончательно не решится, имеет ли право Джайлз Аллен запретить им использовать бревна от старого здания для строительства Глобуса.
Скорее всего, Слуги лорда-камергера решили ненадолго задержаться в Ричмонде, и вот по какой причине. 21 февраля Великопостную проповедь в Ричмонде читал Ланселот Эндрюс, пожалуй, самый яркий
В то утро (Эндрюс всегда выбирал для проповеди утренние часы, до причащения) Шекспиру представилась редкая возможность услышать великого оратора и поучиться у него мастерству. В Англии времен Постреформации уже упразднили католический обряд покаяния, запретив посыпать голову пеплом. Теперь о символическом значении праздника рассказывал прихожанам сам проповедник, объясняя, что Пепельная среда знаменует конец масленичных гуляний. (Посмотрите на самую известную картину Брейгеля «Битва Масленицы и Поста», и вы поймете, почему так труден переход от Масленичного вторника к Пепельной среде; в Ричмонде после полуночи, знаменующей начало Пепельной среды, весь двор перемещался из большого зала в королевскую часовню.) Находясь на пороге войны, англичане хорошо понимали, что время развлечений прошло.
Шекспир заинтересовался не только выразительностью прозы Эндрюса и яркой манерой исполнения. Проповеди Эндрюса всегда были ясны по мысли. Следуя своей цели, в качестве текста для Великопостной проповеди он выбрал Второзаконие (23: 9) — фрагмент, когда Моисей отправляется на войну. Название проповеди не оставляет сомнений в ее политической актуальности: «Проповедь, прочитанная для Елизаветы в Ричмонде, 21 февраля 1599 года после Рождества Христова, в Пепельную среду накануне военного похода графа Эссекса». Эндрюс читал проповедь в стенах часовни, украшенных резными изображениями английских монархов («чья жизнь была столь добродетельна, что волею Господней причислили их к лику святых»). Это было как нельзя более кстати, ибо лишний раз символизировало союз церкви и государства.
Возможно, Елизавета объявила о проповеди Ланселота Эндрюса еще до отъезда Эссекса в Ирландию. После смерти королевы Питер Хейлин писал: всякий раз, когда Елизавета «хотела привлечь внимание к тому или иному вопросу, она прибегала к кафедре проповедника, как она выражалась; то есть приглашала местных проповедников <…> готовых по ее приказу прославлять ее идеи». Эндрюс наилучшим образом подходил для этой цели.
Последние два месяца ситуация с военной кампанией в Ирландии оставалась крайне сложной. Внутренняя борьба при дворе возобновилась с удвоенной силой — взять хотя бы гневный разговор Эссекса с лордом-адмиралом. Чемберлен тогда мрачно заметил: «У нас происходит такое, что никак нельзя доверить бумаге». И добавил: «Граф Эссекс вне себя, но не ясно, что это — расстройство души или тела». Единственная привилегия, которой Эссексу удалось добиться в последний момент, — разрешение «вернуться из Ирландии к Ее Величеству тогда, когда он сочтет необходимым». «Говорят, что все войско Эссекса составляют 16 000 пехотинцев и 1400 лошадей», но «если провести перекличку <…> окажется недостача», — пишет Чемберлен.
Эссексу оставалось только получить официальное подтверждение о начале военной кампании и благословение церкви. По приказу Елизаветы королевский печатник Кристофер Баркер обнародовал «Прокламацию Ее Величества…» — официальное разрешение отправить армию в Ирландию. В этом документе Елизавета объявляет, что ирландцы «позабыли свои обязательства и, подняв восстание, учинили кровавую и жестокую расправу над ее верными подданными». Причины мятежа, с ее точки зрения, разнообразны — в том числе, и злоупотребление полномочиями ее наместников в Ирландии. Самое поразительное в прокламации — ответ Елизаветы на обвинения в том, что она «намеревалась полностью искоренить и уничтожить эту нацию и покорить эту страну». Елизавета решительно опровергает все инсинуации. В конце концов Ирландия принадлежит ей: «Одно только упоминание о завоевании страны кажется нам настолько абсурдным, что мы и представить себе не можем, на каком основании оно вообще могло кому-то прийти в голову». По приказу Елизаветы Баркер также публикует «Молебен за успехи войска Ее Величества в Ирландии» — пусть Господь «укрепит и защитит нашу Королеву и Владычицу, и наши войска, отправившиеся усмирить свирепых и бессердечных повстанцев».
Проповедь Эндрюса — в не меньшей степени, чем шекспировскую хронику «Генрих V», — следует рассматривать в контексте тех проблем, с которыми столкнулся Эссекс и которые никак не отражены в официальных прокламациях. Эссекс опасался, что ирландский климат истощит английскую «армию, и если она и выживет, то из-за
голода и плохого обмундирования солдаты совсем падут духом». К тому же оставался нерешенным вопрос с провиантом — совершенно «не ясно, как же его доставлять». Эссекс, опытный военный и искушенный царедворец, хорошо понимал, что находится между двух огней: «Все то, что случится, я уже предвижу… Неудача рискованна… Победа вызовет зависть».Если Эссекс обречен, преданных ему ожидает та же участь. Рискуя жизнью, Роберт Маркхэм предупредил об этом своего родственника Джона Харингтона. Его письмо — еще одно образцовое свидетельство того, насколько настороженно с самого начала современники относились к военной авантюре в Ирландии:
Я слышал, вы отправляетесь в Ирландию под командованием Эссекса. Если так, примите мой совет в этом деле. Я не сомневаюсь ни в Вашей доблести, ни в трудолюбии, но Ваша безукоризненная честность, черт возьми, сослужит Вам плохую службу. Посмотрите на Вашего командира. Он отправляется в путь не ради служения государству, но ведомый жаждой мести. Будьте настороже. Не откровенничайте с каждым встречным. Говорю Вам, у меня есть все основания для опасений. У Эссекса имеются не только враги, но и друзья.
Слова Маркхэма, обращенные к его неопытному родственнику, — беглый эскиз тогдашней политической обстановки. Все записывать, без надобности не говорить, не валять дурака — такой совет был совсем не лишним.
Находясь под постоянным наблюдением, сам будь шпионом, так как «есть шпионы, следящие за вами всеми»:
Замечай все, что происходит, и веди тайный дневник. Поступай именно так… Говорю тебе, не вмешивайся не в свое дело и не шути — особенно среди тех, с кем мало знаком. Во всем подчиняйся лорду-наместнику и никогда не выражай свою точку зрения — об этом могут узнать в Англии. Приказам подчиняйся молча, без лишних слов. Пусть твое поведение не вызывает толков; твои слова дурно истолкуют, если дела пойдут не лучшим образом.
Маркхэм хорошо знал: если письмо перехватят, ему несдобровать, и потому попросил доставить послание свою сестру, удостоверившись в том, что содержание бумаги ей не известно («опасность велика», а «молчание — надежнейшее оружие»).
Но страхи и подозрения царили не только при дворе. Зимой 1599-го лондонцы стали обращаться за помощью к астрологу Саймону Форману, надеясь по знакам светил узнать судьбу своих родных и близких, которым предстояло отправиться на войну. Втайне от всех Форман составил гороскоп графа Эссекса, чтобы понять, что его ждет в Ирландии и «сможет ли он одержать победу». Вот что Форман узнал:
Кажется, в походе он увидит измены, голод, болезни и смерть и не сможет им противостоять. По возвращении его ждет предательство со стороны многих, и в конце концов он совершит серьезную ошибку — его либо заключат в тюрьму, либо на него обрушится большое несчастье. По возвращении он обретет много врагов, понесет большие убытки, запятнает свою честь и, как велит судьба, сполна узнает низость и предательство… Испытав позор и горечь, он с трудом справится со всеми испытаниями.
Этот эпизод вполне мог бы послужить синопсисом романтической трагедии. Действительно, Форман любил театр (той весной он неоднократно бывал в Куртине — правда, скорее ради молодой особы, внимания которой добивался, чем ради спектаклей Слуг лорда-камергера). Хотя и в более неуклюжей форме, чем в пьесах, в гороскопах высказывались надежды и опасения, о которых в противном случае так никто бы и не узнал. В отличие от Формана, Шекспиру не нужно было советоваться со звездами, чтобы в пьесе, которую он сейчас заканчивал, показать, насколько общество потрясено войной с Ирландией.
Сюжет о военных подвигах Генриха V за границей, как нельзя более актуальный, нашел, должно быть, глубокий отклик в сердцах тех, кого сейчас мучили ужасные сомнения. Англичане надеялись на лучшее, хотя предчувствовали, что Эссекса и его сторонников ждут лишь «измены, голод, болезни и смерть».
Когда исследователи говорят об источниках шекспировских пьес, практически всегда имеются в виду изданные книги (вроде «Хроник» Р. Холиншеда). Но культура времен Шекспира ориентировалась на устное слово. Это слово сопровождалось звуками, которых мы не слышим: крики уличных торговцев, звон церковных колоколов, речь местная и чужая, громкие разговоры, бесконечный шум густонаселенной столицы. Для культуры, так мало ориентированной на печатное слово, должно быть, большое значение имели воспоминания. Проповеди елизаветинских времен редко попадали в печать, и потому большая удача, что орации Эндрюса все-таки были опубликованы; ибо некоторые из идей этого проповедника нашли отражение (а может, по чистой случайности Шекспир и Эндрюс пришли к одним и тем же выводам независимо друг от друга?) в пьесе, над которой Шекспир сейчас работал.