Один год из жизни Уильяма Шекспира. 1599

Главных заговорщиков казнили, Сомервила же задушили накануне казни, возможно, опасаясь, что на эшафоте он сболтнет лишнее. Головы Сомервила и Эдварда Ардена насадили на колья и выставили на Лондонском мосту на всеобщее обозрение. Знал ли Шекспир о заговоре и что он об этом думал, попали ли его родственники по линии Арденов под подозрение и допрашивали ли их, — это навсегда останется для нас загадкой. По всей вероятности, Шекспир думал о Сомервиле и даже обессмертил его в третьей части «Генриха VI». Когда граф Уорик спрашивает, как далеко отсюда его враг Кларенс, ему отвечает некий человек из Уорикшира. Фамилия эпизодического персонажа — Сомервил.

На жизнь Елизаветы покушались и задолго до того, как Шекспир взялся за «Юлия Цезаря». Власти охотно предавали эти случаи огласке, не упуская возможности задеть английских иезуитов, вечно плетущих интриги. В Лондоне в связи с самым громким покушением звучало на каждом углу имя Эдварда Сквайра. Путешествуя по Англии осенью 1599-го, Томас Платтер записал в своем дневнике: «…не так давно королеву пытались отравить, нанеся ядовитое вещество на ее трон…». Платтер неточен в своем рассказе — возможно, это лишь одна из ходивших тогда версий.

Так как дела Эдварда Сквайра, писаря из Гринвича, шли прескверно, он устроился работать в королевские конюшни, а затем, в 1595-м, решил попытать счастья в экспедиции сэра Фрэнсиса Дрейка. Корабль Дрейка «Фрэнсис» был захвачен испанцами — весь экипаж попал в плен и был заключен в тюрьму в Севилье. Поскольку английские иезуиты в Испании готовили заговор, мечтая вернуть Англию в лоно католицизма, то из экипажа Дрейка ими были выбраны те, кого легко было обратить в свою веру и убедить тайком вернуться в Англию и вести борьбу против королевы. Пленников долго обрабатывали, годами запугивая, держа в изоляции и сознательно дезориентируя. Разумеется, иезуиты так до конца и не были уверены, удалось ли исполнить задуманное или же пленники только подыгрывали им, лишь бы побыстрее освободиться.

Сквайр и его друг Ричард Роллс вышли из тюрьмы летом 1597-го. Вернувшись в Лондон, Сквайр принял участие в морской экспедиции Эссекса на Азорские острова, во время которой «нанес яд на кресло Эссекса». Перед отплытием он наведался в королевские конюшни, где раньше работал: «…увидев, что лошадей Ее Величества оседлали для предстоящей поездки, я подошел к одной из них поближе и, сказав во всеуслышание „Боже, храни королеву“, протянул руку к бархатной накидке на седло и разбрызгал по ней яд из пузырька, заранее проделав в нем тонкой иглой ряд мелких отверстий». Обе попытки покушения провалились, и, вернувшись из похода на Азорские острова, Сквайр снова стал королевским конюшим. О покушениях узнали только год спустя, когда Джон Стенли и Уильям Мандей, еще двое англичан, освобожденных иезуитами из испанской тюрьмы с целью убийства королевы, прибыли в Лондон. Настойчивая просьба Стенли получить аудиенцию у королевы насторожила власти, и после допроса он во всем сознался, выдав Сквайра и Роллса.

Эссекс, Сесил, Фрэнсис Бэкон и Эдвард Коук допрашивали заговорщиков по всей строгости. Кого-то из них пытали, а затем всех без исключения казнили — Сквайра повесили в ноябре 1598-го, после чего вспороли ему живот и четвертовали в Тайберне. Фрэнсис Бэкон тогда обнародовал анонимное «Письмо, написанное за пределами Англии <…> и содержащее точный отчет о чужеземном заговоре», в котором изложил полуофициальную версию событий. Английские иезуиты все отрицали, заставив Мартина Эррея опубликовать в Риме опровержение — «Разоблачение и опровержение ужасных домыслов».

Таким образом, Шекспир показал на сцене самое громкое в истории политическое убийство сразу после того, как в Англии прошла волна покушений. Зрители хорошо понимали, что убийство носителя верховной власти ввергнет страну в пучину бед, но в иных случаях, возможно, признавали его целесообразность. В октябре 1598-го сэр Уолтер Рэли написал Роберту Сесилу письмо, в котором предположил, что убийство Тирона поможет решить ирландский вопрос. Рэли даже осмелился сказать: «…если бы англичане всегда так расправлялись с бунтовщиками, то этот поступок был бы вполне уместен. Вы знаете, в Ирландии, где жизнь высокопоставленных особ все время в опасности, за голову преступника мы обещаем хорошее вознаграждение». При этом Рэли особо подчеркивает, что Сесил останется в стороне («Что касается лично Вас, Вы не будете иметь к этому отношения»), очевидно не зная о том, что несколько месяцев тому назад Сесил сам написал письмо Джеффри Фентону, государственному секретарю Ирландии, настаивая на убийстве Тирона.

Политические убийства, недопустимые по этическим соображениям, ведут к непредсказуемым последствиям (Шекспир многократно подчеркивает это). Наступает смута, льется кровь невинных граждан, и, вполне возможно, после этого начнется гражданская война. Какими бы благородными мотивами ни руководствовался Брут, оправдывая убийство с этической и политической точек зрения, шекспировский зритель понимал, что Брут так и не сумел просчитать возможные последствия. Критики часто обвиняют Шекспира в том, что сцена убийства в «Юлии Цезаре» перенесена слишком близко к началу, да и финал пьесы неудачный. Однако они забывают, что две части трагедии (события до убийства и кровавая междоусобица после него) неразрывно связаны. Даже если в начале пьесы Шекспир предлагает неоспоримые доводы в пользу убийства тирана, в заключительных актах он показывает, что вслед за этим (судя по событиям английской истории, которые он так убедительно описал в своих хрониках) наступят жестокое кровопролитие и смута. Недавняя четырехактная пьеса о гражданских войнах во Франции, написанная и разыгранная Слугами лорда-адмирала, лишь подтверждала это.

Проблемы престолонаследия и покушения на жизнь монарха преследовали англичан с незапамятных времен, никогда не теряя своей актуальности. Однако Шекспира занимали и другие животрепещущие вопросы — также вызванные религиозными разногласиями, но имеющие и культурную значимость. Прежде всего, изменения в национальном календаре. Чтобы понять их важность для культуры в целом и лично для Шекспира, необходимо вернуться назад, в начало 1570-х, в те времена, когда дебаты вокруг церковных реформ, отголоски которых мы слышим и в «Юлии Цезаре», имели большой общественный резонанс.

На Иванов день, в 1571-м, когда Шекспиру исполнилось семь лет, жители Стратфорда собрались у Часовни Гильдии на Чёрч-стрит. С XIII века эта «прекрасная часовня» находилась в центре религиозной и светской жизни Стратфорда. Когда-то по приказу Генриха VIII ее отреставрировал Хью Клоптон. Для себя Клоптон построил в Стратфорде большой дом — Нью Плейс, позднее купленный Шекспиром. Из сада Нью Плейс были хорошо видны витражи часовни, школа и богадельня — ее обитатели застали еще времена правления Генриха VIII, когда в часовню приглашали служить мессы не меньше четырех священников.

В тот день собралась целая толпа. Действительно, такого в Стратфорде не помнили: стекольщику предстояло заменить все цветные части витражей белым или бесцветным стеклом. Задача не из простых. Мальчишкам, похоже, больше всего нравился звук разбитого стекла; вряд ли им было дело до того, что стекольщик, которому уплатили 23 шиллинга восемь пенсов за работу, старался на благо английской Реформации. Протестанты радовались: «В часовню наконец-то проникнет солнечный свет, и витражи с изображением католических святых перестанут его заслонять». Они опасались, как сказал Уильям Прин, что «дух католицизма проникает внутрь не только через двери, но и через витражные стекла». Для других прихожан, всю жизнь молившихся своим святым и просивших заступничества под темными сводами храма, это был тяжелый день. Наверное, они поднимали с земли кусочки разбитых витражей с изображением Пресвятой Девы Марии или святого Георгия, чтобы сохранить их на память.

Неизвестно, почему витражи решили поменять именно на Иванов день. Возможно, конец июня лучше всего подходил из-за долготы дня; а может, стекольщик (его наверняка вызвали из соседнего городка, ибо в тогдашнем Стратфорде витражные окна — большая редкость) просто был в это время свободен. Однако кто-то увидел в этом и злой умысел. В католические времена народ широко праздновал Иванов день — повсюду жгли костры, и «юноши и девушки танцевали весь день напролет с цветами в руках». Реформаторам, однако, католические обряды, которые Шекспир в «Двенадцатой ночи» игриво называет «летним беспамятством» (III, 4, перевод мой. — Е. Л.), казались худшим проявлением язычества, и они изо всех сил старались испортить веселье. Джон Стоу с грустью писал о том, что к середине XVI века традиция праздничных гуляний на Иванов день совсем исчезла. В юности Шекспир, возможно, и расспрашивал старших, но во времена его взросления об этих обрядах уже мало кто помнил (некоторые из них он все же запечатлел в «Сне в летнюю ночь»).