Один год из жизни Уильяма Шекспира. 1599
Шрифт:
Тем временем основная часть войск Эссекса продвигалась на запад, к Лимерику и Аскитону. Назад они пробирались через Маллоу, Уотерфорд, Арклоу и Уиклоу уже в полном истощении, так как, чтобы запутать следы, сделали петлю; армия вернулась в Дублин второго июля, практически через два месяца после начала всей ирландской кампании и через месяц после начала кампании в Ольстере. Хотя еще несколько городов Ирландии добровольно сдались англичанам, произнеся в их честь хвалебные речи, больше, несмотря на все усилия, гордиться было нечем — кольцо восстания сомкнулось теперь за англичанами вплотную. Джон Харингтон писал своему другу в Англию в полном разочаровании, что «об этом походе… сказать особенно нечего». Люди Эссекса, замечает Кемден, «истощены и подавлены — кампания провалилась». Только дарованный Эссексом рыцарский титул удерживал некоторых дворян, воевавших в Ирландии, от побега домой — в них все еще теплилась надежда на победу, хотя они давно уже напоминали «завшивевших бродяг». Прекрасно понимая, как новости
Получив новости из дома, Эссекс, и без того изможденный физически и нравственно, совсем пал духом. Умерла его дочь Пенелопа, а жена, будучи в положении, занемогла и опасалась выкидыша. Восстановив силы, Эссекс сурово расправился с теми, кто уцелел в Уиклоу. На военно-полевом суде, состоявшемся 11 июля, за трусость был приговорен к смерти лейтенант Уолш, находившийся в подчинении капитана Лофтуса. Других офицеров Эссекс разжаловал в рядовые, а солдат поголовно «приговорил к смерти»; впоследствии «многие из них получили помилование, но, дабы преподать солдатам урок, казнили каждого десятого». Подобная тактика была для англичан совсем не характерна. Эссекс узнал о ней из трактата Тацита (граф прочел его в английском переводе), изучив один из комментариев к тексту: если солдаты, «побросав оружие, трусливо бежали с поля боя», их генерал «приговаривал к смерти каждого десятого — центурионов и простых солдат». Возможно, это послужило солдатам хорошим уроком, и они оставили мысль о дезертирстве, но в Лондоне к самоволию Эссекса отнеслись крайне негативно. «Расправа Эссекса над войском Харрингтона вызвала неодобрение, получив широкую огласку», — вспоминал Джон Чемберлен.
За пределами двора об ирландской кампании уже начали складывать байки. Вернувшись на родину, дезертиры рассказывали, как дурно с ними обращался Эссекс. Один из них, Гарри Дэвис, валлиец, по стечению обстоятельств работавший в Виндзоре, признался местным властям, что «граф Эссекс, путешествуя из Уотерфорда в Дамдеррик, в лесу столкнулся с кровожадными ирландцами, где в сражении потерял 50 тысяч человек, а сам получил такое тяжелое ранение в плечо, что чуть не лишился руки». Все это сущая выдумка, но в отсутствие достоверных свидетельств о ходе войны, подобные новости, наполнявшие «слух вздорными вестями», как сказал Шекспир в Прологе ко второй части «Генриха IV» (перевод Е. Бируковой), сильно обескураживали людей и вряд ли шли войне на пользу — слишком дорого обходилась эта кампания, чтобы народ ее поддерживал. Посол Венеции в Лондоне писал тем летом домой: «Ирландия стала для англичан могилой».
Рекрутов вряд ли стоило стыдить за отсутствие боевого духа. К середине июля только шесть тысяч из шестнадцати, изначально отправившихся в Ирландию, были готовы к дальнейшим сражениям. Их судьбе не позавидуешь: из скудного солдатского заработка вычитали траты на еду, оружие и обмундирование; еще больше усугубляло ситуацию отсутствие подходящей обуви — «присланные из Англии сапоги» совершенно не годились для болот, где мгновенно рассыхались. Боевой дух командира также оставлял желать лучшего. Эссекс все больше впадал в паранойю, убежденный в том, что его «враги в Англии, сознательно очернили» его имя, и теперь исподтишка «наносят ему удар за ударом». Он горько жаловался Тайному совету: «Я вооружен, но опасаюсь удара в спину». Он окончательно поник, получив оскорбительное письмо от Елизаветы, строки которого впились ему в сердце, словно жало пчелы, — королева приказывала напасть на «гнусного ирландца Тирона» без всякого промедления.
К тому моменту, как письмо достигло Дублина, Эссекс уже отправился на запад с армией из 1200 пехотинцев и 200 кавалеристов — подавить небольшое восстание в графстве Оффали. За десять дней похода ничего существенно не изменилось, и в начале августа Эссекс вернулся назад, где посвятил в рыцари еще тридцать человек, включая двух литераторов — поэта Джона Харингтона и эссеиста Уильяма Корнуоллиса. Разъяренная Елизавета отправила ему еще одно письмо: «Вы довели свою армию до отчаяния и ослабили ее силы мелкими стычками, от которых нет толку, упустив драгоценное время». Опасаясь нападения испанцев в конце июля — начале августа и возвращения Эссекса на родину — он вполне мог использовать ее письмо как удобный предлог — Елизавета решила усугубить их конфликт: пересмотрев документ о военных полномочиях Эссекса, она запретила ему вступать на английскую землю без ее разрешения.
Кампанию Эссекса ожидало и еще одно поражение — пятого августа в Извитых горах ирландцы во главе с О’Доннеллом внезапно напали на англичан (ими командовал сэр Коньерс Клиффорд). Из полутора тысяч английских солдат пали 241 (включая 10 офицеров); еще около двух сотен получили ранения; в общей сложности это треть войска. Клиффорд был убит и обезглавлен — его голову отправили О’Доннеллу. Джон Харингтон, оставшийся после битвы в живых, уверял, что англичан околдовали: «Я взаправду считаю, что суеверия ирландцев, в том числе их магия и ведьмовство, помогли им одержать над нами верх». Если бы не храбрость кавалеристов, «пустившихся в бой на холме, среди
камней и мхов, где никогда не ступала лошадь», потери были бы куда больше.Еще ничего не зная о поражении, Елизавета отправила Эссексу новое письмо; напомнив, что подумают на родине, если он не победит Тирона, она вновь разбередила его раны: «В какое отчаяние придут наши подданные, возлагавшие на Вас столь большие надежды, и как же возрадуются повстанцы, так нас опасавшиеся; в глазах других государств мы будем опозорены; посему просим Вас предотвратить все то, о чем сказано выше». По подсчетам королевы, Эссекс мог бы набрать армию численностью в десять-одиннадцать тысяч (на самом деле, у него не было и половины). Однако Елизавета всегда видела лишь то, что ей хотелось. «Нет ничего невозможного», — заявила она. «Те, кого еще вчера я вел в бой, сегодня борются против меня, а те, кто сегодня стреляют в меня, завтра будут сражаться на моей стороне. Такова человеческая природа и природа войны!» — отвечал ей Эссекс. Все обернулось совсем не так, как он рассчитывал, когда горделиво покидал Лондон под одобрительные возгласы толпы.
14 августа Эссекс писал домой, обещая, что «выступит через неделю-полторы». Куда он собирался направиться? Уильям Кемден писал: в ту пору Эссекса начали «одолевать черные мысли: не вернуться ли ему в Англию с остатками войска, где он оружием и силой поставит своих врагов на колени, будучи убежден, что многие лондонцы примут его сторону — отчасти, из симпатии к нему, отчасти из желания перемен». Сэр Кристофер Блаунт позднее признавался, что «за несколько дней до отъезда на север Ирландии» Эссекс обсуждал с ним и Саутгемптоном, «как ему лучше всего вернуться в Англию». Эссекс рассчитывал, взяв с собой две-три тысячи солдат, высадиться в Милфорд-Хейвене и там собрать подкрепление. Эта идея, возможно, возникла благодаря шекспировскому «Ричарду III», где есть такие строки: граф Ричмонд, будущий Генрих VII и дед Елизаветы, «с сильным войском в Милфорде стоит» (IV, 4; перевод М. Донского), намереваясь освободить страну от деспота. Слухи о том, что Эссекс выбирает, в какой гавани Уэльса высадиться вместе с войском на пути в Англию, дошли до самого Сесила. В Честере проповедники уверяли паству: помимо тяжелой войны в Ирландии «грядет еще одна, гораздо более суровая». Блаунт и Саутгемптон увещевали Эссекса: план губителен и «поставит жирное пятно на его репутации». Если и нужно выступать, то стоит взять с собой лишь небольшой отряд для самозащиты — пока граф не предстанет перед королевой.
21 августа Эссекс собрал военный совет: на нем Саутгемптон и младшие офицеры заявили о нецелесообразности ольстерской кампании, назвав это полным безумием. Армия совсем пала духом: «Наши бедные солдаты столь потрясены последними несчастьями и столь боятся похода на север, что готовы разбежаться на все четыре стороны. Ирландцы [воевавшие на нашей стороне] массово переходят на сторону повстанцев… либо отказываются воевать, притворясь больными». Рыцари Эссекса все чаще тайком бежали в Англию. Граф впал в отчаяние и безостановочно жаловался на судьбу. Он писал королеве: «…какой службы Ваше Величество может ожидать от человека, если он поглощен собственным горем, душа его томится и скорбит, а сердце разрывается на части от гнева; человека, ненавидящего самого себя и свою собственную жизнь?» Елизавета постоянно и во всеуслышание оскорбляла Эссекса. Фрэнсис Бэкон, услышав, как королева бранит Эссекса в очередной раз, записал, что она назвала его поведение в Ирландии «неразумным, безрассудным, высокомерным и даже корыстным». После смерти лорда-казначея Берли, ее мудрого советника, двор разделился на фракции — не осталось никого, кто мог бы увещевать королеву или остановить стремительный поток их с Эссексом взаимных обвинений.
После безжалостных нападок королевы Эссексу ничего не оставалось как атаковать Тирона, хотя силы были неравны. Эссекс собрал всех солдат, что были в состоянии воевать, — у него оставалось 3200 пехотинцев и 360 кавалеристов. Армия противника превосходила английскую в два раза. Долгожданная Ольстерская кампания длилась чуть меньше двух недель. Вряд ли англичане продержались бы сильно дольше — запасов еды им могло хватить лишь на три недели. Теперь ирландцам нечего было опасаться армии Клиффорда, которая могла бы атаковать с фланга, — на севере или на западе. Если Эссекс необдуманно дойдет до городка Каван, армия Тирона легко проскользнет мимо него и вторгнется в Дублин. Казалось, сама природа вступала с Тироном в сговор — «влажность такая, что не видно ни зги». Ирландцы знали о каждом шаге Эссекса, сами же они избегали открытого столкновения с армией Эссекса, отказываясь принять бой.
Тогда граф решил вызвать Тирона на поединок, воззвав к чувству рыцарского долга. Это была его последняя надежда: «Встретимся один-на-один на поле боя… и обо всем договоримся, скрестив оружие, как подобает настоящим воинам». Тирон, которому на тот момент исполнилось уже 54 года (он был старше Эссекса на 22 года), геройствовать не собирался. Он разработал собственный план, сыграв на любви Эссекса к рыцарству, если не к театральности. Имея явное преимущество, Тирон им не воспользовался — недоброжелательностью он бы ничего не добился, такая тактика в принципе была ему чужда. Он предложил Эссексу встретиться, желая засвидетельствовать свое почтение и непротивление властям, — чистая формальность, как на это ни посмотреть.