Один счастливый остров
Шрифт:
— Ох, ужасно все это. Лучше бы их и вправду увезли, этих чужаков. Даже в церковь ходить не хочется теперь, — сказала фру Альфтан.
— Кажется, мясо готово, — объявил ее муж, подцепив кусок мяса щипцами. — Можешь позвать детей, милая?
РАЗГОВОР В ИЮЛЬСКИХ СУМЕРКАХ
Гита сказала:
— Мне кажется, было бы как-то лучше, если б эти люди погибли в катастрофе… Как «Эстония» или Чернобыль…
Риггерт ответил:
— Не понимаю. Почему это было бы лучше?
Гита сказала:
— Тогда мы, по крайней мере, не чувствовали бы себя соучастниками преступления.
На
Этот день он провел, меняя пару подгнивших досок в двери веранды старого полицмейстерского дома на новые.
Он играл в плотника: ему нравилось облачаться в рабочий комбинезон с дюймовой линейкой в нагрудном кармане и молотком в петле у пояса. Пилить, стругать, подгонять доски, касаться пальцами гладкой поверхности древесины, вдыхать сладкий запах столярного клея — все это дарило ему чувство тихого удовлетворения.
Сам он называет это «возиться».
Первой старый полицмейстерский дом полюбила его жена — точнее, бывшая жена, когда они пришли сюда десять с лишним лет назад. Тогда дом стоял с заколоченными темными окнами, обшивка стен истрепалась от ветра и дождей, жестяная кровля покрылась коричневыми пятнами ржавчины. Элисабет мечтала купить этот дом и сделать его летней дачей — потом, когда они вернутся жить на материк, разумеется. В те времена он еще верил, что они будут вместе в горе и в радости, пока смерть не разлучит их, и тоже мечтал о старом полицмейстерском доме. Ее влюбленность стала его влюбленностью — как и все, что было связано с ней. Он шутил, что старый полицмейстерский дом переименуют в новый полицмейстерский дом, когда они переедут сюда; он видел перед собой долгие летние месяцы в доме, полном детей — а потом и внуков.
Тогда Элисабет пугалась. Он не понимал, что она мечтает о доме не всерьез, — и понял это слишком поздно. Они с Элисабет так и не купили старый полицмейстерский дом. Он купил его один.
Дом достался ему дешево. Комнаты звенели пустотой, как его душа. Здесь пахло пылью, плесенью и распадом. «Что же я наделал?» — думал он, произнося имя Элисабет, раз за разом, громко. Он сглатывал ком в горле — не только от пыли, висевшей в густом, застоявшемся воздухе.
Ему посоветовали продать дом, но он так и не собрался.
Однажды он случайно увидел объявление в газете: Публичный институт Эрсунда приглашает всех желающих на курсы ремонта домов. Он подал заявку, не питая особых надежд на успех. Перед первым занятием он чуть было не передумал ехать — но все же поехал и, к собственному удивлению, заинтересовался работой. Он, не забивший за всю жизнь ни единого гвоздя и получивший в школе «тройку» по труду, стал изучать плотническое мастерство с нуля. Через некоторое время он смотрел на свои руки и не мог поверить, что они способны так трудиться. Он купил собственные инструменты. Вместе с руководителем курсов они осмотрели дом и решили, что нужно делать в первую очередь. Он заказал доски. Той весной, десять лет назад, Риггерт фон Хаартман начал ремонтировать старый полицмейстерский дом.
— С тех пор и вожусь, — сказал Риггерт фон Хаартман редактору Гите Сааринен, стоя на лужайке перед домом. Работа над дверью заняла больше времени, чем он рассчитывал, и, когда автомобиль
Гиты въехал на гравиевую дорожку перед домом, фон Хаартман ставил дверь на петли. Новая древесина светилась желто-белым, и, даже не будучи выдающимся плотником, он видел, что работа сделана умело и аккуратно.Вечернее солнце на западе выглянуло в просвет между облаками, лучи яркого золотистого света отразились в блестящей поверхности моря, как на раскрашенной церковной гравюре девятнадцатого века.
— И ни конца не видно, ни края, — сказал Риггерт фон Хаартман. — Да и зачем мне, холостяку, такой большой дом?
— Надо же, я и не думала, что ты такой… мастеровитый, — улыбнулась Гита.
Он пожал плечами, но Гита заметила, что ее похвала, пусть и неуклюжая, была ему приятна.
— Да что ж я стою в грязном комбинезоне, пойду переоденусь, — извинился он.
— Ничего страшного, мне нравятся мужчины в рабочей одежде, — сказала Гита и тут же прикусила язык, с которого только что сорвалось слишком интимное признание.
Однако он не заметил этого — или заметил? Он улыбнулся:
— Могу открыть строительную фирму, если юриспруденция надоест… Кстати, ты есть не хочешь? Я, к сожалению, не Бог весть какой повар, но в холодильнике есть нарезка и овощи, а в морозилке готовая еда, если ты не возражаешь…
— Слушай, я принесла кусок свежайшего лосося и пару бутылок белого вина к нему, — сообщила Гита. — Позволь мне занять твою кухню — вдруг что получится?
Когда он вернулся со второго этажа, переодевшись в светлую рубашку с короткими рукавами и бежевые брюки, Гита крошила салат, на плите стояла кастрюля, а на разделочной доске дожидалось своей очереди бледно-розовое лососевое филе. Она заметила, что его короткие темные волосы влажны, а по щекам будто бы только что прошлась бритва. За ним тянулся слабый запах бальзама или лосьона после бритья.
— Запеченный лосось с розовым перцем и морской солью, свежая картошка, салат, — бодро перечислила Гита. — Годится? Будь добр, достань форму для запекания. И нет ли у тебя укропа, я не нашла в ящике с овощами.
Ловкими, привычными движениями она нарезала помидоры, смешала заправку для салата, поставила форму с лососем в духовку, разогретую до двухсот градусов. Потом повязала фартук, дважды обмотав тесемкой талию и заткнув за пояс кухонное полотенце. Он смотрел, как она работает, видел разрумянившееся лицо, отмечая, что это ее красит. Он сказал:
— Ой, ты прямо как повар в телепередаче. Может быть, научишь меня каким-нибудь секретам?
Они ели на застекленной веранде старого полицмейстерского дома. Лосось получился сочным, филе делилось на тонкие ломтики от прикосновения вилки. К рыбе Гита подала холодный соус на растительном масле и яичном желтке, приправленный горчицей и пряными травами. Фон Хаартман хвалил еду.
— С укропом вышло бы лучше, — снова засмеялась Гита.
«Мне нравится ее смех», — подумал он и поднял бокал. Она подняла свой.
Он открыл новую бутылку; она стала рассказывать о южной поездке — то немногое, что узнала.
Работа на радио научила ее начинать с главного, исключая лишнее, пересказывая важное. Он внимательно слушал, он был хорошим слушателем, он слушал ушами и глазами. Он не перебивал. Гита рассказала, что знала и о чем догадывалась, — серьезно и без утайки. Ей показалось, что вышло хорошо. Она старалась не выставлять свои журналистские заслуги более значимыми, чем они были на самом деле.
— Я до сих пор злюсь из-за пропажи компьютера. — Она покачала головой. — Все было в нем. Какая идиотка — могла бы сделать копию файлов и отправить тебе.