Одна беременность на двоих

— Я вот хочу и в дождь. Хотела убедиться, что ты не против…

Странная манера задавать простые вопросы! Я взяла чашку от блендера и принюхалась. Даже принюхиваться не надо было. За милю разило какой-то специей! Только какой и почему?

— У меня кардамона в порошке не было и тмина. Думала, смогу в блендере смолоть, не получилось.

Я ещё раз понюхала чашку. Такой запах не перебьёт даже самый перезрелый банан. И я потянулась за ручным блендером. Сливок чуть больше стакана — один банан я сумею взбить. Да не тут-то было. Рука вибрировала, брызги летели во все стороны, а банан, который я не додумалась изначально помять вилкой, намертво застрял в плену ножей. Ну что за чёрт! Я подцепила его ногтем. Только палец испачкала — без толку! Может, ногтем подковырнуть и поднажать…

— Ты можешь вынуть палец?

Неужели я позвала Аманду? Ведь даже крикнуть не могла, глядя, как по сливкам растекаются розоватые ручейки.

— Разожми пальцы! — Аманда сумела снять верхнюю часть миксера и выдрать шнур из розетки. — Вынь палец!

— Не могу!

Или не хочу. Кровь затекала в ладонь и уже оттуда попадала в сливки. Аманда уж не знаю чем — бедром, что ли — пихнула меня к раковине, где на всю мощность бежала вода. Миксер оставался висеть на пальце.

— Дай я выну!

— Нет! — Сколько прошло: минута, две, три? Голос прорезался только сейчас! Наверное, Аманда наблюдала за мной в тот момент и увидела, как я провернула по пальцу лопасти миксера. — Нет!

Аманда держала железку — вода падала сверху, но я не ощущала её холода.

— Вынимай палец!

— Я его не чувствую… — Теперь голос перекрыли слёзы, побежавшие по щекам быстрее воды.

— Вот и вынимай, пока не чувствуешь…

— А если…

Я не сумела выговорить глагол. Ножи провернулись не один раз, пока я сообразила, что другой рукой надавливаю сверху на пусковую кнопку. С пальца стекали розоватые струйки воды.

— Закрой глаза!

Что закрывать? За пеленой слёз и воды я уже ничего не различала. Миксер ударился о дно раковины, но пальца я не чувствовала, только поддерживающую под локоть руку Аманды, но и та исчезла. За спиной хлопнула дверца шкафа, и что-то зашумело — наверное, в ушах, и, побоявшись потерять сознание, я открыла глаза. Мой палец лежал в пенящемся стакане.

— У нас обязан быть обезболивающий спрей!

С трудом переведя взгляд со стакана на Аманду, я увидела разбросанные по полу лекарства и солнцезащитные крема. Она вскочила с пола так ловко, словно живота вообще не было. Я вновь закрыла глаза и открыла лишь, когда Аманда налепила на палец третий пластырь.

— Поедем в неотложку? — спросила она чужим голосом.

— А надо? — отозвалась я дрожащим. Это Аманда видела мой палец, не я.

— Там только один глубокий порез, — Только в голос её по-прежнему не вернулась твёрдость.

— Я не хочу, чтобы отец знал…

В тумане я добрела до дивана. Палец камнем висел в воздухе. Я даже подложила здоровую ладонь под локоть.

— Поедем? — Аманда стояла надо мной, но я не могла оторвать взгляда от забинтованного пальца, потому видела лишь её живот, на этот раз действительно показавшийся мне слишком большим. —Ответь мне наконец!

Но я лишь головой отрицательно замотала. В меня будто камней насыпали, и подняться с дивана представлялось непосильной задачей. Да и не нужной. Сквозь пластырь просвечивала кровь, но остальной палец, пусть и припухший, оставался сухим.

— Хорошо, что рука левая…

О, да, правой я жала на кнопку…

— Ну так что с морскими слонами?

Конечно же, мы поехали… Палец продолжал ныть, и из-под пластыря просвечивала побелевшая набухшая кожа. Аманда вычитала где-то полную фигню, но говорила её с такой уверенностью, будто и правда уверовала в народный метод — как можно залить палец супер-клеем! Да даже если тот развалился на кусочки, как пазл. Мой же, кажется, не раскрылся, подобно бутону, хотя я до сих пор толком не рассмотрела рану. Логан, на машине которого мы поехали, пытался шутить, но я умело заткнула уши пульсирующим пальцем.

С утра накрапывал дождик, но по прогнозу к часу дня обещали солнце, но пока работали дворники, и небо оставалось непростительно серым. Мы заехали в строительный магазин за дождевиками и заодно купили пиццу. Я попыталась держать кусок больной рукой, но от напряжения палец стало дёргать ещё сильнее, и я сдалась.

— За месяц заживёт?

Я не стала отвечать на вопрос Аманды, понимая, что та переживает за свои роды, а не моё здоровье. Если я на месяц останусь однорукой, то завалю межсеместровые проекты, и тогда мира с отцом можно не ждать. Мелкие дождинки продолжали бить в лобовое стекло, и я едва сдерживалась, чтобы не добавить к ним собственные слёзы.

— Может, вернёмся? — На этот раз разумная мысль принадлежала Бьянке, но Логан продолжал гнать машину вперёд:

— Раз они говорят, что и в дождь проводят экскурсию, то ничего страшного.

— А ты был в дождь на океане? — спросила я, пытаясь вспомнить, наблюдала ли шторм сама? Нет, никогда…

Напуганный нашим желанием бегства, дождь прекратился, и встретивший нас у здания музея рейнджер высказал надежду на хорошую погоду. Мы оделись тепло, но предпочли дождаться остальных экскурсантов внутри. Рейнджер указал нам на стенд с данными на конец января: вау, на почти две тысячи самок приходилось всего четыреста самцов. Ну, логично, вообще-то. Самостоятельных малышей насчитали сто, а тех, что ещё кормились материнским молоком, было аж тысяча триста голов.

— Аманда! Иди сюда! — послышался за спиной голос Бьянки.

Она тыкала пальцем в плакат, и я решила проверить, что её так поразило.

— За месяц они на материнском молоке увеличивают вес в три раза. Обалдеть! А дети так же?

Дожидаться ответа я не стала — он мог оказаться длиннее предстоящей экскурсии. Но меня поразило другое — что кормят малышей всего месяц, а потом они начинают жить самостоятельно. Почему же люди настолько не приспособлены к жизни?

Сумасшедших оказалось человек десять, и мы отправились в путь, пообещав рейнджеру не отходить от него ни на шаг, потому что самцы продолжают воевать за самок, и матери утаскивают малышей подальше, чтобы их всех не передавили. Пока мы заглядывались на пляж, усеянный разного размера тушками, начал накрапывать дождь, или же сильные порывы ветра доносили в нашу сторону висящий над водой туман. Мы плотнее закутались в дождевики и почти перестали разбирать дорогу, то и дело двигаясь спиной, чтобы спрятать носы от колючего ветра. И если бы Логан не схватил меня за локоть, я бы споткнулась о малыша, валявшегося прямо у меня под ногами.

— Он мёртвый?! — почти что завизжала я, даже забыв про боль в пальце, но старый рейнджер поспешил нас успокоить и напомнил про внимательность.

Но я перестала его слушать, потому что не сводила глаз с тельца цвета мокрого асфальта — блестящего и остававшегося всё это время неподвижным. Как он определил, что малыш жив? До замёрзших ушей долетали обрывки фраз: сильнейшие самцы собирают самок в гаремы и до крови защищают от посягательств других. Лишь мать прекращает кормить одного малыша, сразу беременеет следующим и уходит до следующий зимы в океан, чтобы вернуться на пляж только к родам. И снова и снова… Без какой-либо остановки и пресловутого материнского инстинкта. Месячные детёныши сами учатся плавать и добывать пропитание, и если выживет половина, будет счастье.

— Он не будет двигаться ещё долго, — потащил меня прочь Логан. — Дядька говорит, потому их почти всех в девятнадцатом веке истребили. Много жира для лампового масла и безопасная охота. Сейчас слоны под надзором хотя бы на лежбищах — и они каждый раз не знают, сколько их вернётся из океана.

— Идите вы со своими слонами! — подскочила к нам Бьянка. — Вы как хотите, а я возвращаюсь.

Под ногами хлюпало — песок не впитывал воду, и маленькие слоники валялись в ледяных бассейнах, привалившись друг к другу, и я с трудом могла разобрать в этой куче, кто там мать, а кто просто переросток. Они не вызывали умиления, как морские котики — быть может из-за склизкой даже на вид кожи, или всё же убивали всё впечатление своей неподвижностью… Хотя там, у кромки воды, жизнь кипела. Мы даже бой самцов наблюдали, так похожий на борьбу сумо.