Одна из нас лишняя
Шрифт:
Хорошо их помню, я только из гаража выехал.
Довез их до угла Чапаева и Бахметьевской.
— Вы посмотрите получше, — посоветовала я.
— Да чего на них смотреть-то, — сказал Виктор, — точно — они.
— Вы в этом уверены?
Виктор только, хмыкнул и качнул головой: мол, за кого ты меня держишь?
— А был у них с собой темно-синий чемоданчик?
— Нет, у них вообще чемоданов не было, только пара сумок.
— А почему вы назвали их педиками?
— А как же их еще называть? — пожал он плечами. — Можешь назвать их гомиками или голубыми, если тебе так больше нравится.
— Спасибо
— Да пошла ты!.. — оскорбление произнес Виктор и спрятал руки за спину.
Я сунула ему деньги в оттопыренный карман рубашки и села в машину.
— Адье, Виктор.
Гомики, педики, геи, голубые, гомосеки…
Если еще к Борщеву можно было отнести одно из этих определений, то к Юрию Овчаренко они явно не подходили. Почему? Это довольно трудно объяснить. Как, по каким неуловимым признакам узнают друг друга люди, принадлежащие к сексуальным меньшинствам? Причем узнают безошибочно, с одного взгляда?..
Я вспомнила фильм Альмодавары «Лабиринт страстей», где совсем еще юный Бандерас играет гомосексуалиста. Он идет по улице и вдруг встречается взглядом с юношей, идущим навстречу. Они разминулись и, сделав два шага, одновременно оглядываются. Все, у них уже нет сомнений относительно сексуальной ориентации друг друга.
Я уже почти подъехала к дому, как мое мысленное лирическое отступление прервал телефонный звонок.
— Софию заказывали?
Приятный женский голос любезно ответил на все мои вопросы. Борщев и Овчаренко? Да, останавливались. Уехали вместе. Кажется, никто из них не болел — выходили утром вместе.
Синий чемоданчик? Такого не видела, хотя ручаться не может. До свидания. Добро пожаловать в «Золотой лось», у нас отличный сервис.
Закончила разговор я перед дверью квартиры. Скорее под душ!
В половине девятого я была в особняке Овчаренко. Людмила Григорьевна, облаченная в изумрудного цвета короткий шелковый халат, сидела перед камином и попивала свой «Реми Мартен». Я ничего не прочла в ее синих глазах, кроме усталости и равнодушия.
«Испереживалась, наверное», — сочувственно подумала я, здороваясь с ней и присаживаясь в стоящее рядом кресло, на которое она мне любезно и, как всегда, с оттенком снисходительности указала.
— Как дела? — вяло поинтересовалась она.
По подернутому томной поволокой взгляду Людмилы Григорьевны я поняла, что «приняла» она уже изрядно. Я с любопытством посмотрела на пузатый темный сосуд — это была не та бутылка, из которой мы пили с ней в прошлый раз. Ну и скорость!
— Продвигаются понемногу, — уклончиво и тоже без всякой охоты ответила я, — звонила в Болгарию, разговаривала с Христо Стояновым, он сказал, что вашего мужа вообще не видел, — я решила внести остроту в нашу квелую, как уморенные жарой прохожие, беседу.
— Вот как? — В ее глазах мелькнуло что-то похожее на интерес. — Где же Юра был в таком случае?
— Стоянов сообщил, что Борщев, с которым болгарская сторона имела дело, сказал, что Юрий Анатольевич плохо себя чувствует и находится в гостинице.
— О господи! — накрашенные ресницы Людмилы
Григорьевны беспокойно вздрогнули. — Что с ним случилось?Теперь в ее голосе звучало неподдельное волнение.
— Я так устала ломать голову, а тут еще новая забота — Никита в клуб собирается!
— Это, скорее, моя забота, — имела я наглость заметить, — Людмила Григорьевна, не переживайте, с Никитой ничего не случится, уверяю вас!
— Собирается как вор на ярмарку, — она точно не расслышала моего увещевания, — не парень, а принцесса на горошине, — с раздражением комментировала она, — и это тогда, когда его отец…
Людмила Григорьевна всхлипнула и разрыдалась. Такого я, честно говоря, несмотря на горе и потрясение, от нее не ожидала. Людмила Григорьевна с ее высокомерием и какой-то сверхчеловеческой отстраненностью казалась неуязвимой для любых жизненных невзгод.
А тушь у нее, видать, водостойкая…
Представляю рекламный ролик: одетая в норку, увешанная бриллиантами женщина плачет над гробом «нового» русского мафиозного типа, убитого в перестрелке, а приятный, но требовательный голос другой женщины за кадром призывает в подобных случаях пользоваться водостойкой тушью от «Макс Фактор» или помадой «Каптиф» фирмы «Лореаль», которая ни за что — можно даже не волноваться — не оставит следов на бледном челе дорогого покойника.
— Простите, — слабым голосом сказала она, поборов очередной приступ слезливости, — нервы — ни к черту! Никита! — крикнула она. — Сколько можно?!
— Иду, — донеслось со второго этажа.
По всей видимости, он уже вышел из комнаты и приближался к лестнице.
— Ма, ну че ты кричишь? — с беззаботным пренебрежением в голосе спросил он.
На Никите была узкая фиолетовая, в оранжевых разводах рубашка и черные обтягивающие брюки. От колен шел едва заметный клеш.
На ногах — огромные ботинки на «тракторной» подошве.
— Привет, — он широко мне улыбнулся и, подойдя к Людмиле Григорьевне, с мальчишеской непосредственностью чмокнул ее в щеку.
— У тебя что, другой рубашки, что ли, нет? — она смерила его быстрым оценивающим взглядом. — Эта, я уже сто раз тебе говорила, тебе не идет.
— Ну че ты зарвалась? — Никита плюхнулся в кресло.
— Да потому что тебе наплевать на… — рвущийся наружу всхлип не дал ей договорить.
— Мам, — Никита поднялся с кресла и потряс ее за плечо, — хватит тебе, еще ведь толком ничего не известно. А Женька, она, даю тебе голову на отсечение, со всем этим разберется, мам, ну не плачь!
Людмила Григорьевна вытерла слезы и с надеждой посмотрела на меня.
— Вы ведь правда нам поможете? — В ее голосе я различила интонацию маленькой беззащитной девочки.
— Сделаю все возможное и невозможное, — рапортовала я и, движимая искренним порывом помочь и утешить, пожала Людмиле Григорьевне руку.
— Сегодня я уже видела эту тачку, — сказала я, глядя в зеркало заднего вида, в котором с надоедливым постоянством маячила темно-серая «БМВ».
— Завидую твоей наблюдательности, — сидевший рядом, на переднем сиденье моего «жука», Никита повернулся назад, — а может, это не наблюдательность, а мнительность? — решил он меня поддеть.