Однажды под Новый год, или Кто такие Монстры
Шрифт:
глава 11
Автобус от Кушек до райцентра был все тот же. И водитель Нину узнал.
– А, здравствуй, де-е-евонька!
– выдал, растягивая небритую физиономию в улыбке.
– Здрасте, - проговорила Нина.
Вежливость еще никто не отменял. Думала, на этом и закончится, однако водитель, обилечивавший пассажиров, видимо, решил тут подзадержаться, и его потянуло на разговор.
– Так ты до Больших Оврагов-то добралась? Или как? Хе-хе. Ты, если что, только скажи...
– Добралась, - с каменным лицом сказал Гриша, протягивая плату
– За двоих.
– Э... кхммм, - тот только крякнул и слегка сбледнул.
Потому что сейчас в лице Гриши на него смотрел ревнивый самец тираннозавра. Когда водитель уселся наконец на свое место, Нина прижалась к Гришиному плечу и блаженно прикрыла глаза. Автобус тронулся.
Выехал. А дороги-то еще те, их затрясло по колдобинам и ухабам.
– Да лучше бы на тракторе поехали!
– сквозь зубы ругался Гриша.
В конце концов притерпелись и даже умудрились бы проспать почти всю дорогу до райцентра. Если бы не поломка в дороге. В общем, пришлось вылезать, толкать. Потом снова ехать.
***
А в деревне Большие Овраги в это время народ готовился праздновать. Делать-то нечего. Пока Григорий с Ниной не вернутся, предпринимать ничего нельзя. Координационный совет постановил устроить на Рождество дискотеку в клубе. Было у них ветхое неотапливаемое строение на отшибе села. Осталось с тех времен, когда совхоз «Большие Овраги» еще сдавал урожай государству. Без сугреву там, конечно, никак, но сугрев предполагался.
Народ, естественно, начал подтягиваться.
Баба Клава долго сомневалась: идти - не идти? А если идти, с кем этого членовредителя оставить? Потом решила:
– Со мной пойдешь.
И стала объяснять, что будет дискотека. Но если он...
Поэт понял только одно: будут танцы. Танцы он любил. А еще поэт любил раскрашиваться. Ну, посудите сами, какие танцы без раскраски? Но когда он только собрался развернуться в полную силу, баба Клава показала ему метлу и сказала:
– Голым в клуб нельзя. Холодно там, простынешь, ирод.
Он пытался возражать, но против метлы не попрешь. Пришлось ограничиться раскраской лица подручными средствами, и то аккуратно.
«И черт с вами. Буду один красивый, - думал поэт, молча вышагивая рядом с бабой Клавой.
– Странный народ, совсем не умеют веселиться».
Однако насчет умения веселиться мнение его очень быстро изменилось. Особенно когда ему под шумок налили согревающего.
До этого поэт пробовал только перебродившие ягоды, а тут чистейший самогон тройной перегонки, прозрачный как слеза и крепкий как ракетное топливо. Сначала он думал, что проглотил дикобраза и иглы пошли через нос и вонзились в глаза. А потом стало так хорошо, что поэта уже ничто не могло остановить от исполнения матерных частушек.
Он просто запел. С жутким акцентом и подвыванием, но понятно.
Ты не жми меня к берёзе, Не целуй меня взасос. У меня гипертония И хронический понос.
– Ох, ты ж!
– ахнула баба Клава, хлопая себя по бокам и оглядываясь.
– Какая сволочь налила ироду?!
Никто, разумеется, не сознался, а поэт, удирая от нее кругами, уже выводил новую частушку:
Как у нашего Никитки *** к ноге примотан ниткой. Стоит и матюгается - Нога не опускается!
А дальше пошло еще веселее, когда ему подпевать стали. Пошла в пляс молодежь, только пол дрожал. Метлы он, конечно же, выхватил, но ему уже было ничего не страшно.
Вечер удался. А к поэту теперь прилипло имя Никитка.
***
Утро...
В общем, утро пришло.
И как раз утром автобус дополз до райцентра и зарулил на автостанцию.
Помятые и скособоченные пассажиры вываливались на остановку, а потом дружно плелись в один из ближайших чипков, которыми была облеплена райцентровая автостанция, за пирожками и чаем. А кто и за чем-нибудь покрепче.
Предстояло убить еще два часа с лишним, пока подадут автобус до следующего райцентра. А оттуда до города... Два локтя по карте - считай, рукой подать.
Но эти два часа надо было как-то убить, а погода портилась, основательно мело и морозило. Оставалось разве что забиться в продуваемый всеми ветрами зал ожидания. И там «пережидать».
Народу в зал ожидания набилось много, места сидячие, естественно, были мгновенно заняты разнообразными тетками и старушками. Какой-то мужик лет шестидесяти пяти пытался пристроиться на сидячее место рядом с толстой теткой с баулами, так его быстро окрестили алкашом, извращенцем и развратником. Мужик пытался доказывать, что он семейный человек и у него гипертония и хроническая язва, за что был обозван мошенником и инфоцыганом.
Кончилось тем, что мужик с досады побрел в чипок и для согрева и возвращения душевного равновесия принял на грудь двести грамм. После чего он вернулся в зал, нагло уселся рядом с той теткой, дыхнул на нее алкогольным выхлопом и выдал:
– Подвинься, красавица.
Через минуту он храпел на ее пухлом плече, а тетка ревниво зыркала по сторонам, оберегая его сон.
Наблюдать за всем этим было, конечно, забавно и познавательно. И Грише-то самому было бы пофиг, плевать, что на ногах приходилось стоять. Но он же видел, что Нина никакая, едва держится. Он прижал ее к себе и шепнул:
– Обопрись на меня. Хочешь, поспи? А я подержу тебя на руках?
– Ты что?
– Нина стала отнекиваться, а у самой глаза сонные, маленькие.
– Нина, - рыкнул он.
– Ничего, сейчас автобус подадут, - выдохнула она, прикрывая глаза.
– Там и буду спать.
Но автобус не подали по расписанию, опять поломка. К тому же прогноз пришел такой, что кранты. Метель, снегопад. Короче, сегодня транспорта не будет, никто не поедет в ночь. Только завтра с утра.
Тут уж Григорий не выдержал.
– Пойдем в гостиницу! Хоть выспимся нормально!
– Гриш...
– Нина тут же покраснела как рак и отвела глаза.
А Гриша понял, что ему, кажется, светит.
Конечно, гостиницу с номером для новобрачных надо было еще найти. Но если мужику (точнее, тираннозавру) надо, он из шкуры вывернется.
Номер для новобрачных он нашел. На самом деле, двухкомнатный полулюкс с душем. Но сам факт. И даже свечи и цветы. И шампанское.
Это был их первый раз. По-настоящему романтичный. Потом все, конечно же, сорвалось в дикий шторм и было совсем как в тех женских романах, которые Нина читала когда-то. Потом, потягиваясь всем своим разомлевшим от ласк телом и прикрыв глаза, она выдала: