Офицерский гамбит
Шрифт:
– Что?! Как?! – вскричал Артеменко, не веря своим ушам. И хотел добавить: «Это же твоя жизнь! Твоя единственная судьба!» Но вовремя удержался.
– А вот так! Ты, верно, хотел сказать мне: «Что же ты наделал? Ты же ничего в этой жизни не умеешь, кроме как убивать!»
Алексей Сергеевич сжал губы и немного стушевался под прямым, непреклонным взглядом друга.
– Но чем ты собрался заниматься? – Теперь Алексей Сергеевич сам перешел в наступление.
– Честно? Не знаю!
– Как так?
– Могу сказать одно. Еду на родину. В Украину. Там мои старики, там родители жены, там корни, в конце концов. А заниматься… найду чем. Руки и ноги есть…
– Про руки и ноги я уже где-то слышал, мне это не внушает особого доверия… – перебил его Артеменко. – А может, все-таки в Москве бросишь якорь? Ну хоть ненадолго, пока осмотришься и расставишь приоритеты. А я тебе работу подыщу в столице…
– Нет, спасибо! – отрезал Дидусь, решительно спеша пресечь опекунство. И Артеменко тотчас узнал неизменные гипертрофированные, словно вывернутые наружу, независимость и непритязательность своего друга и понял, что навязывание любой идеи обречено
Боевой полковник столь многозначительно назвал известное им обоим имя, что Алексею Сергеевичу не оставалось ничего иного, как выслушать еще один рассказ, впрочем, небезынтересный. «Как же он похож на того закопченного училищем курсанта Дидуся, когда вот так улыбается! Эх, годы, наши годы», – шепнул он сам себе, а вслух попросил:
– А ну-ка отсюда поподробнее.
– Да было это в прошлом году, я сюда в Генштаб мотался. И кто-то, уж не припомню кто, дал мне координаты Глеба Осиповича. Он тут, в Москве ошивается. Я набрал его, выяснилось, что он какой-то фирмочкой заправляет. Приезжаю, значит, к нему. А там не фирмочка, а целая компания с миллиардным оборотом, не меньше. Все значительное такое, увесистое. Ворота кованые при въезде, стоит какой-то премудрый хмырь, охраняет, по телефону куда-то докладывает, что я прибыл. Иду дальше. Приемная – будь здоров! Две секретарши длинноногие, стройные и аккуратные. Состязаются между собой в любезности. Я даже оробел. Но назвался, как учили. Они вежливо отвечают: «Заходите, вас ждут». Захожу – дверь, разумеется, двойная, с полуметровой прослойкой. Вошел, чуть не ахнул. Дорожка от двери до стола только чуть-чуть короче, чем у министра обороны. Какой-нибудь командующий ВДВ тут отдыхает, мог бы разве что адъютантом у Осиповича устроиться. На стенах небывалое убранство, хотя чувствуется склонность к военной атрибутике. Сабля висит, рога какого-то зверя, громадный аквариум с золотыми рыбками… Можешь подходить и нашептывать желания. А за аэродромным, явно недешевым столом из красного дерева сидит наш барин. Но как сидит?! Я в шоке был! В спортивном костюме, с трехдневной щетиной! Волосы у него торчат, как у черта, который только что получил отгул и оторвался от сковородки из потустороннего подземелья, где жарил грешников. Ну, наш Глеб вскочил, обнял меня, обдав, как из брандспойта, струей перегара. Присели. Я смотрю – на столе за стаканом с водой прячется, как гриб в лесу за пенечком, стопочка с характерным содержимым. Ну что тебе сказать? Потяжелел, обрюзг, в глазах наркотический туман и беспроглядная тупость… Я сразу понял, что о работе с ним бесполезно говорить. Особенно когда он свой мундир с какими-то купленными орденами показал; ну не шут ли, думаю.
В Чечне люди за это под чеченское лезвие лезут, а тут… Эх! Но больше всего меня убила, ну просто наповал сразила одна его фотография – курсантская. Там он парень-красавец со штангой, взятой на бицепс. И я подумал: а ведь ностальгия по училищу в нем до сих пор жива! До сих пор помнит, откуда вышел! Но какие разительные, нечеловеческие изменения за два десятка лет! Я смотрю и вижу: передо мной совсем другой человек! Вместо красивых мышц – широкие, оплывшие жиром руки. Вместо целеустремленного лица – безнадежное, похмельное рыло! Изглоданное не столько временем и болезненными оспинами, сколько беспорядочным образом жизни… Тьфу… Посмотрел я на наваленные как попало на столе бумаги, на составленные вместе несколько калькуляторов и засобирался. Но он мне кричит: «Стой, Дед, я ж уже про работу договорился. Прямо сейчас едем!» Я ему: «Куда ты такой поедешь? Тебе похмелиться да проспаться надо!» Он же упросил-таки подождать пару минут, куда-то в дверь выскользнул, и через десять минут передо мной был уже просто потрепанный, основательно уставший от жизни ее нещадный прожигатель. В дорогом костюме, забрызганный дорогой туалетной водой, остервенело жующий жвачку. Одним словом, выехали мы к Асанову…
– К Асанову?! К нашему здоровяку Гришке Асанову? – снова не поверил Артеменко, которому, с его искусственно законсервированным образом жизни, было дико даже слышать об общении одноказарменников через много лет.
– Да-да, к тому самому. – Дидусь кисло покривился, показав слегка пожелтевшие от непрестанного курения зубы. Ей-богу, на Луне живет! И чем он только занимается, чем живет?! – Не знаешь, что Асанов в знаменитости прется, командует, то бишь, управляет какой-то очень немелкой государственной компанией? Там, правда, столько слогов, что я не выговорю. Но ты-то должен знать такие вещи!
– Да тут в Москве одна компания на другой, и все крутые! Все мелкие компании в Калуге, в Рязани или Иваново, – парировал упрек Артеменко.
– Ладно, – не стал с ним спорить Игорь Николаевич, – слушай самое интересное. Приезжаем мы в эту компанию на Глебовом джипе с опозданием на семь или десять минут, заходим в холл – просторный, блестящий везде, можно глаза порезать о лучи. Только собрались пропуск оформить, как нам охранник, ряженный, как шотландец, говорит: «Отойдите, пожалуйста, в сторону, сейчас будет генеральный директор выходить». Я ему хотел сказать: «Слышь, ты, чучело, а твой генеральный директор что, царь?» И с удовольствием ткнул бы ему в глаз. Да Осипович меня одернул, хвост поджал по-собачьи. В общем, нукеры Асанова отогнали нас на добрый десяток метров, словно мы смердели. И потом мы увидели, как с гордо поднятой головой, ни на кого не оборачиваясь, прошел он к своему блестящему автомобилю. Как на подиуме. Как это, дефиле, кажется, называется? Вот так и завершилась встреча с важным человеком. И меня осенило: да ведь люди, когда наверх идут, чаще всего-то как раз опускаются…
Алексей
Сергеевич молча вздохнул и налил еще коньяку. Да, прав Игорь, годы кому мозги выравнивают, а кому рогом бараньим выкручивают…– И подумал я тогда, – резюмировал Игорь Николаевич, – конечно, каждый из нас стремился совершить что-то значимое, подвиг, мужской поступок хотя бы. Но что такое случилось с нашим современником? Ты мне скажи, – тут он серьезно взглянул на Артеменко, и тот увидел перед собой суровое, каменное лицо воина, с такими неумолимыми лицами римляне ходили покорять галлов, а русские и ныне ходят по Кавказу, – мир перевернулся или просто это я один сошел с ума?! Вот почему я решил бежать подальше от столиц, от лучистых наших деятелей, от кругломордых чиновников, от сытых депутатов и их верных помощников. Не по нутру, знаешь. А еще у меня возникло ощущение, кстати, здесь уже возникло: зря я, пожалуй, воевал, зря вообще затеял игру…
Дидусь откинулся на спинку кресла, обессиленный, истощенный всем тем, что рассказал. На самом деле ему стало легче, и он ловил себя на том, что не может, не хочет думать, не желает ничего вспоминать. Все то, чем он жил двадцать офицерских и четыре курсантских года, провалилось в темную, бездонную пропасть, оборвалось – теперь жизнь надо начинать сначала. Словно проверяя способность это сделать, офицер взглянул на свои руки – они ничем не изменились за четверть века и были такими же сильными, с темными пятнами от ссадин, со шрамами от люка десантной машины и от попавшего осколка, мозолистыми, привыкшими к тяжелой мужской лямке. Они, эти руки, не сдадут и еще долго послужат ему… Автоматически он перевел взгляд на Артеменко – тот тоже сидел, погруженный в свои мысли, – посмотрел на его руки и удивился. У его друга руки теперь были другими, – он такие называл холеными. Конечно, не изящные руки музыканта с тонкими и гибкими пальцами, но и не труженика – руки человека, привыкшего к спокойной, стабильной жизни. Может, зря он ему тут все выкладывает, распинается? Может, все это от него так же далеко, как какой-нибудь Марс или Плутон, о наличии которых всем известно, но которые никто не стремится увидеть?
Некоторое время они молча тянули сигареты, окружив себя плотными клубами дыма. «Надо будет завтра хорошенько проветрить, а то Алька ворчать станет», – подумал Артеменко, чувствуя, что хмель уже основательно поволок его в мягкую тину душевного болота. Так, надо менять тему и завершать вечер.
– Как там Оксана? Как дети? А то мы что-то увлеклись военной темой. Как будто ничего на свете в жизни нет, кроме окопных вшей и медалей за отвагу?
– А что Оксана? Оксана – молодец! Настоящая офицерская жена. Все умеет, ничего не просит, со всем управляется. Кажется, из всех грехов наших мужских одного только не простила бы мне – измены.
– Ну, этим ты, кажется, не страдаешь.
– Да, действительно, я не по тем делам. Когда мужчина ищет смысл жизни, хочет до чего-то докопаться, ему не до баб. Хотя, признаюсь тебе как другу, какой со мной казус вышел – военный, конечно. – Дидусь неожиданно горько усмехнулся. – Так вот, командовал я как-то боевой мобильной группой, мы стояли лагерем под Урус-Мартаном, хороший, добротный лагерь разбили. И были у нас две поварихи, уж сам не знаю, зачем согласился женщин взять, по контракту, естественно. Ну, они заработать поехали, шустрые, впрочем, были. Жили в отдельной палатке, особо ни с кем и не общались. Так, все вдвоем, как две птички: порхают, чирикают, но близко к себе никого не подпускают. Но когда двуногие особи долго без противоположного пола находятся, у них свербеть начинает. Вот однажды они мне встретились и попросили распорядиться баньку истопить – сверх их банного дня, ну, возможность такая была в тот момент. А одна из них – Людмилой звали, как сейчас помню, такая прыткая, взбалмошная, импульсивная, но и красивая, – лукаво так прищурилась и кивает мне: «А вы, Игорь Николаевич, если захотите, так присоединяйтесь к нам вместе с начштаба. Если придете, мы вам спинки потрем». Короче, на войне как на войне – со всей прямотой. «Так придете?» – спросила она, уже уходя и смеясь так кокетливо, как будто речь шла о танце на школьном вечере. А я возьми да и ляпни: «Непременно придем. Сейчас только начальнику штаба радостную новость сообщу». Даже и не знаю, пошли бы мы или нет. Ты сам знаешь, что в военной жизни многое случается как бы само собой, от безалаберности, отсутствия принципиальности и жажды каких-то перемен. Как мы говорим, от тоски… Но мыслишки гнилые были, не стану скрывать. Короче, не знаю, чем бы все окончилось, если бы разведка не принесла данные о перемещении группы боевиков и предположительные координаты их лагеря. Решили сделать ночной обстрел. Так в подготовке про баню и забыли. Вернее, я забыл, потому что начальнику штаба просто не успел сказать. А дальше все как в плохой сказке. Или как в фильме ужасов. Короче, то ли солдат был сонным, то ли так бесовской силой было задумано, но мину в миномет загнали неправильно, и она прямо на лагерь пошла и прямехонько на их женскую палатку. Людмиле вырвало руку и плечо, насмерть сразу. А вторая – ее Тоней звали – вся в крови, вопит что есть мочи. Боже, лучше б такого не видеть и не вспоминать. Сошла она, бедная, с ума. Ну, у нас компенсация в таких случаях простая, как стена. По квартире им дали, вернее уже их родственникам – за их мучения.
– Да, невеселая история, – задумчиво заметил Артеменко, а про себя подумал: моя-то история тоже грустная, только рассказывать Игорю я ее не стану.
– В том-то и дело, что где-то тут и я, пожалуй, замешан. – В порыве эмоций он зло, как бы сокрушаясь о поступке, хлопнул тыльной стороной правой руки о левую. – Мне кажется, не было бы мыслей поганых, ничего бы не случилось.
– Глупости это, сколько мужиков, да и баб, налево ходят. И никто не страдает особо от этого…
– Ну, тут ты не прав! Каждый, может, только с отсрочкой платежа, свое обязательно получит… Ладно, давай расходиться, поздно уже. – Дидусь как-то нервно взглянул на свои командирские часы. – Чтобы я тебя из рабочего графика не выбил. Это я пенсионер, а ты-то еще труженик.