Огонёк

– Вот здесь есть все, что нужно. Качество приличное, хоть и не студийное, – заверила Аюна. – Выбирай.

«Как же это сделать?», – думала Фая, ведь самой ей хотелось сборник Линды, но уже было стыдно ходить в Костюмерку, не зная слов песен «Кино» и «ДДТ», при этом Алеше намного очень нравились «Чайф» и «Чиж», a денег у нее хватало только на одну кассету.

Чтобы облегчить себе задачу, она решила отложить «обязательные» альбомы в сторону. Получилось девять. «Сейчас я уберу четыре, что могут подождать, потом еще какие-нибудь три не самые срочные, а потом брошу монетку». Мучаясь выбором, Фая перекладывала с места на место кассеты, пока случайно не уронила взгляд на рукав своей шубы. В этот самый момент в голове и щелкнула мысль: рукав был достаточно широким и свободным для того, чтобы незаметно спрятать в него кассету. Она посмотрела на продавщицу. Та грела руки алюминиевой кружкой с горячим чаем и переговаривалась с хозяйкой соседнего прилавка. Аюна сосредоточенно разглядывала постеры с зарубежными металлистами. Фая слышала, как бешено билось ее сердце, отдавая пульсом в горло, чувствовала, как тяжелеют ноги, становясь совсем ватными и непослушными, но понимала, что, если не выдавать волнения, никто ничего заподозрит и что исполнить задуманное на самом деле очень легко. Улучив момент, она сделала это – аккуратно, прикрывая запястьем, подвинула в рукав ближайшую из отобранных ею кассет, задумчиво пощелкала пальцами, надеясь обратить внимание на свою пустую ладонь, а затем неторопливым движением убрала ее в карман и позволила добыче упасть из рукава на дно кармана. Выждав несколько секунд, вытащила руку, взяла ею другую кассету и окликнула продавщицу: «Извините, я хотела бы купить вот эту!»

Аюна в конце концов ткнула пальцем в плакат с Кипеловым, девочки заплатили и ушли: Фая – на подкашивающихся ногах. Ее отпустило только в автобусе, когда рынок скрылся из виду, после чего она осмелилась показать подруге две кассеты.

У той округлились глаза:

– Украла, что ли?

Не хотелось положительно отвечать на такой вопрос.

Аюна захохотала:

– Малышка, а ты перспективнее, чем кажешься! Расскажи!

Фая принялась объяснять, пожалуй, и самой себе тоже, почему ей это пришло в голову и как удалось провернуть. Она уже собиралась пожалеть обо всем и корить себя за содеянное, однако Аюна так неподдельно ею восхищалась, что Фая отмахнулась от угрызений совести, и уже через пару минут обе заливисто смеялись.

– Слушай-ка, – неожиданно серьезно произнесла Аюна. – Получается… Получается, будь карман твоей шубы больше, ты бы могла стырить не одну, а две или даже три кассеты?

– Да, две или три было бы заметно.

– Так давай расспорим карман твоей шубы, сделаем его глубже и снова наведаемся к этой вороне на следующих выходных! Я буду разговаривать с ней и отвлекать, а ты дело делать! Мы, конечно, купим что-нибудь одно, для отвода глаз, чтобы подозрений не вызывать.

Фая молчала.

– Представь только, – убеждала Аюна, – сколько времени тебе еще понадобится, чтобы честно накопить на приличную коллекцию рока? А так мы за пять ходок тебя укомплектуем.

Ничего похожего на энтузиазм подруги Фая не испытывала, но идея похвастаться перед Алешей завидной коллекцией рока ее воодушевила. И потом, думала она, на прилавке так много кассет, что унеси хоть пятьдесят за один раз, продавщица не заметит пропажи. Пятьдесят за один раз они, конечно, не унесли, но к концу марта у нее в комнате красовалась подборка из тридцати двух кассет, из которых заплатила она только за шесть. Потом носить шубу стало уже слишком жарко, а ее осеннее пальто было без карманов.

* * *

– Почему ты никогда не рассказываешь мне про Бурулева? – как-то вечером ревниво спросила Катя.

Фая и в самом деле не делилась с ней подробностями своей первой любви. Сначала не была уверена, разрешат ли ей приводить Катю в Костюмерку, а потом решила, что та наверняка и не захочет туда ходить. Во всяком случае, очень многое бы там не одобрила.

– У нас все хорошо. Мы встречаемся… Я просто не знаю, как рассказывать, чтобы не звучало так, будто хвастаюсь.

– И что, ты прямо влюблена? – скептично уточнила Катя.

– Ну да… Леша хороший.

– У нас попугай тоже так про себя говорит.

Фая улыбнулась шутке. Волнистый попугайчик Венедиктовых действительно постоянно повторял одну и ту же фразу «Гоша хороший». Получалось очень напыщенно и смешно, но сравнение Алеши с попугаем ее все же задело.

– Он тебе не нравится, да?

Катя почесала нос:

– Я понимаю, почему ты на него запала. Просто мне не нравятся такие парни… Которые всем нравятся и знают об этом. И про связи его разное говорят…

– Да, у него всякие знакомые есть, но Алеша правда хороший! Ухаживает очень красиво. В музыке разбирается. На гитаре играет. Шутит весело. Его правда многие уважают…

Других аргументов у Фаи не нашлось, и она сникла.

– Вы уже целовались? – спасла ситуацию Катя.

– Угу.

– И как это? Расскажи!

– Мягко… Мокро… Ну вот.

Фая разозлилась на себя за неспособность подобрать подходящие слова, чтобы описать подруге волнующие, ни с чем не сравнимые ощущения от поцелуев с Алешей, но та вдруг отчего-то утратила интерес к их разговору.

– Ты не хочешь, чтобы мы встречались?

– Почему же? – отрешенно отозвалась Катя. – Встречайтесь. Пока в школе учимся. Ты же замуж за него потом не выйдешь.

То, что ей, по-видимому, казалось очевидным, дошло до сознания Фаи в виде оформленной мысли только сейчас. И спорить было бессмысленно. В глубине души она и сама знала, что их отношения с Алешей временные и закончатся, самое позднее, с последним звонком в одиннадцатом классе. Думая о приближающемся студенчестве, Фая представляла себя в другом городе с другим, еще незнакомым ей молодым человеком – точно не с Алешей. Она предпочла глубоко не копаться в себе, чтобы понять, как можно быть искренне влюбленной на заранее определенное время, и посчитала более разумным сейчас не расстраивать себя, а уцепиться за мысль Кати: если отношения не дойдут до свадьбы, то и не очень важно, насколько Алеша хороший.

* * *

Самооценка не всегда следует единой логике, и в одном человеке порой прекрасно соседствуют милосердие и жестокость, сострадание и надменное безразличие, великодушие и паскудная мелочность. Мы можем долго не замечать в себе таких противоречий: руководствоваться высокими постулатами и не смущаться самых низменных мыслей, восхищаться достойным уважения в других и не осуждать себя за дурное. Так и Фая не сопоставляла образ жизни «авторитетов» Алеши, ее собственное участие в сборе передачки безусловным бандитам с ее же представлениями о правильном и хорошем, почерпнутыми из книг и занятий со Светланой Викторовной. Не беспокоясь о том, что воровала товар у простоватой, с обмороженными руками торговки в растоптанных китайских «дутиках», она с упоением читала классиков, сопереживала несчастьям их героев и активно участвовала на уроках в разборе произведений, осуждая слабости и постыдные поступки литературных персонажей.

Лишь однажды ее успехи в школе стали предметом обсуждения в Костюмерке. На просьбу одолжить зажигалку быстрее всех откликнулась Настя-бандитка и, пока Фая прикуривала, с издевкой заметила:

– Удивляешь ты меня, Фаина. До тебя в наш стан отличницы не захаживали.

– Я не отличница, – пытаясь сохранить лицо и спокойный голос, возразила Фая.

– Может, не отличница, но по математике шаришь и сочинения всякие лучше всех строчишь, – вставил Настин воздыхатель Макс Болдырев.

Фая предполагала, что рано или поздно ее в чем-то подобном упрекнут. Как бы весело ей ни было проводить время в этой компании, так же было ясно, что вряд ли здесь кто-то еще, кроме нее, увлекался упрощением алгебраических выражений и читал «Сагу о Форсайтах».

– Да. Мне нравится, – просто, но твердо произнесла она и, затянувшись сигаретой, отвела глаза, намекая, что хотела бы сменить тему.

– Не юли! – мерзко усмехнулся Макс. – Известно, что ты любимица училки по лит-ре. И французский с ней учишь.

Поддержка неожиданно пришла от Бато. По обыкновению сплюнув, чтобы подчеркнуть значимость своих слов, он огрызнулся на Макса, как на Моську:

– Че докопался-то? Получается у девки, пусть шпарит! Сам двух слов связать не можешь, даже по-русски, ну и помалкивай.