Охота к перемене мест

И позже он не расстался с бычками, с затворами плотины. Подвешенный в люльке над бурлящим потоком, он вручную срубал на бычках наросты из бетона, устранял зазоры, чтобы щит плотно опустился на свое место.

Они тогда в послевоенном Запорожье и вообразить себе не могли, куда шагнет механизация. Им не снились пневматический молоток и пескоструйный пистолет.

Но смекалистый Чернега и сегодня не считал механизацию работ удачной и придумывал, как бы облегчить себе и товарищам жизнь.

После того как кольцо водовода подготовлено к сварке, нужно вызвать мастера участка, а его конторка в двухстах метрах. Не докричишься, а бежать далеко, да и времени жалко. Чернега вспомнил про трубу, идущую от компрессора со сжатым воздухом, сделал от нее отвод, сплющил конец трубы на сгибе, поставил вентиль с прокладкой и, когда приспевало, подавал сигнал пронзительным воздушным свистком. Все уже знали — пора подавать кран, деталь можно забирать на сварку. А деталь, к слову сказать, без малого восьми метров в диаметре и в сорок четыре тонны весом. Сирена Чернеги уверенно перекрывала всю железную разноголосицу плотины и рев воды внизу...

Однажды Пасечник ненароком подслушал, как Ромашко давал задание Чернеге, как толково распоряжался на плотине, на своем бетонном выступе, при установке глубинного затвора. Ромашко поучал Чернегу:

— Подожди, не убегай, не суетись, не показывай мне, что горишь на работе, а лучше подробнее расспроси меня, не нужно ли еще что-то уточнить.

Пасечник подумал: «Ромашко — рядовой монтажник? Прораб, чистой воды прораб!»

Как же так?

Пасечник без малейшего сожаления отпустил на днях в отпуск прораба Рыбасова, но монтажник Ромашко необходим ему каждый божий день...

— Почему не хотите выдвигаться? — снова завел разговор Пасечник. — Боитесь самостоятельности?

— Какая же самостоятельность у прораба? — рассмеялся Ромашко. — У меня, рядового монтажника, больше самостоятельности, чем у вас, управляющего. В тресте Востсибстальмонтаж уже давно опровергаются законы механики. Как известно, чем больше шестеренка, тем она в механизме медленнее крутится. А в вашей конторе — чем больше шестеренка, тем быстрее ей приходится крутиться. Вся деятельность вынуждает вас постоянно идти на компромиссы и, так сказать, «ложиться под события»...

Разговор оборвался, а Пасечник продолжал спор уже не с Ромашко, а с самим собой.

«Да, вы часто, Николай Павлович, тяготеете к компромиссам, — настаивал Коля, вчерашний прораб, позавчерашний бригадир, позапозавчерашний монтажник третьего разряда. — Вам приходится учитывать разные точки зрения, правильную и неправильную». — «Но компромисс, — возражал Николай Павлович, — может устранить барьер на пути к главной цели, предупредить серьезный конфликт». — «А если этот компромисс таит в себе беспринципность? Вы, Николай Павлович, бываете до того гибким, до того покладистым и сговорчивым, научились соответствовать одновременно и правому и виноватому. Хотите остаться хорошим во всеобщем мнении, лишь бы сохранить свое положение, свой престиж». — «Ты упрощаешь, Коля. Разве суть в моем положении, моем престиже? Я лично за ними не гонюсь, ты меня знаешь. Но они необходимы, чтобы я мог приносить больше пользы, двигать дело вперед». — «Не забывайте, Николай Павлович: чем беспринципнее человек, тем он больше выучил громких слов, чтобы прикрываться ими в случае надобности». — «Увы, Коля, тяга современного ответственного работника к компромиссам — не исключение, а скорее, как говорит Михеич, закон-правило»...

Сложность установки затворов усугублялась тем,что монтажников разделяла с крановщиком высокая бетонная стена. Между Ромашко и Леонидом Емельяновичем не было визуальной связи.

На гребне плотины дежурил промежуточный сигнальщик. Его обязанность — неотрывно и зорко следить за руками Ромашко, расшифровывать его жесты и по рации «кактус» передавать команды крановщику. Лишь бы на таком расстоянии не напутать — вверх или вниз указывает большой палец Ромашко, влево или вправо сдвинулась ладонь, чтобы точно транслировать команды:

— Каретку от себя... Ходом на правый... Стоп... Каретку на себя... Майна помалу... Ходом на левый...

Радиопередатчик хилый, а после того как груз, уже невидимый крановщику, пересекает гребень плотины и опускается ниже, «кактус» переходит на невнятный шепот. Гул воды заглушает шептуна, недаром Варежка обозвала эту рацию «коекактус».

Еще треть века назад наши летчики и танкисты были снабжены ларингофонами для радиопереговоров. Ромашко не может понять — почему эту «новинку» нельзя приспособить для нужд стройки? Надо поговорить с Пасечником...

Вот где бы неоценимую помощь оказали телевизоры, если бы наши стройки до них дожили! Один телевизор установить у Ромашко, на бетонном выступе, а второй — в будке крановщика.

Затвор весит ни мало ни много 236 тонн, и эту коробчатую конструкцию нужно установить без зазоров, точность плюс-минус три миллиметра.

Можно забыть вес самой чугунной махины, но важно помнить, что водный поток давит на затвор с силой около тысячи тонн. И чем меньше затворов остается незакрытыми, тем больше нагрузка при их монтаже, тем яростнее устремляется сюда вся Ангара.

Когда затвор опускают, его громоздкое чугунное тело дрожит под напором воды. А не установят затворов — не подымется уровень Усть-Илимского моря, не уйдут под воду Лосята, и, выходит, напрасно им устраивали торжественные проводы в подводное царство.

53

Галиуллин долго не мог уснуть в спортзале, оккупированном монтажниками. Лежал на раскладушке, поставленной возле баскетбольного щита, под самым кольцом; для школьников корзины подвешивают ниже, чем для взрослых.

В двух углах зала вразнобой храпели, сосед по койке постанывал во сне, кто-то, несмотря на запрет, курил, и светящаяся точка сигареты быстротечно освещала при каждой затяжке незнакомое лицо, всклокоченную голову и край подушки.

С начала лета Галиуллины живут в Приангарске в однокомнатной квартире, бывшей Варежкиной. Человек быстрее привыкает к хорошему, нежели к плохому, но тоже не сразу. После палаток, где они с Зиной привыкли говорить между собой шепотом, продолжали шептаться и в своей комнате. А входили в комнату пригибаясь, будто могли удариться головой о притолоку.

Совместная жизнь их началась в маленькой веселой женской палатке. Девчонки прикрепили табличку: «Не уверен — не заходи». Зина жила с тремя подружками. Чтобы не мешать молодоженам, подруги на весь месяц перевелись в ночную смену.

Когда они потом жили в палатках-общежитиях, Галимзян неделями не касался Зины, лежал рядом смирнехонько — вдруг кто-нибудь из соседей не спит и на чужом слуху окажется их интимная жизнь. А так хотелось иногда выманить Зину из сна! Понимают ли счастливцы, обитатели отдельных комнат, квартир, всю сложность семейной жизни в палатках, в общих бараках, за ситцевой занавеской, в вагончиках, разделенных фанерными стенками на купе? И как нестерпимо стыдно бывало за семейных, которые озвучивали свою ночную жизнь.

Когда у Зины хорошее настроение, она любит петь, а при чужих ушах даже про себя не напевает, губы сжаты. Перед сном она любит почитать книгу или газету. Самое интересное тут же прочесть вслух Галимзяну, поделиться своим удивлением, восторгом, сомнением или несогласием. Она привыкла думать вдвоем. В общей палатке она и читать стеснялась вслух, это ведь тоже дело интимное. Любила Зина и подолгу помолчать, когда лежала рядом с открытыми глазами, поневоле неподвижная...

Галиуллин думал о Зине, лицо его становилось спокойным, разглаживались морщины на лбу и щеках.