Охота на птичку

Злюсь, конкретно так злюсь. Пока едем в лифте, пока официант провожает нас к столику, пока заказываем коктейли… Закипаю. Ни впечатляющий вид ночного города, ни восхитительная улыбка довольной Птички, ни ледяной апероль шприц не остужают.

– Ты с ним о свидании договаривалась? — выдавливаю из себя вопрос, который засел в башке и злит.

– С кем? — удивленно уточняет Соня, потягивая свой коктейль. Искренне не понимает или настолько хорошо играет?

– С тем полицейским, с кем же еще? Для блога, да? Ты ведь назначаешь свидания по профессиональному признаку. Повар был, юрист. Доктор, кажется. Со мной как с программером встретилась.

– Ты читаешь мой блог? — ошарашенно лепечет наивная Птичка. Откровенный ужас в ее глазах сменяет растерянность, затем - стыд, она начинает оправдываться:

— Это бизнес-проект, Ник. Мы с девочками втроем делаем. Я только контент обеспечиваю, переписки ведет подруга, тексты пишет другая, она же продвигает. Мы уже монетизировались, есть небольшая прибыль от рекламы.

– Я в курсе, как оно работает. Зачем тебе это? — наконец, я спрашиваю то, о чем давно хотел узнать.

– Мой ресторан в мезсезонье закрывается, а другую работу найти не получается, -оправдывается она.

– Почему? У тебя же престижный диплом.

– Сложности с документами, гражданство другой страны, отсутствие опыта, - перечисляет Соня и стремительно грустнеет.

– Так возвращайся домой, с работой помогу. Я твоей подруге телефон оставлял. Она передала?

– Передала, - шепчет она и совсем тухнет. Прикрывает глаза и упорно тянет через трубочку оранжевую жидкость.

– Но ты гордая, - вместо нее заканчиваю я.

Громко всасывает остатки апероля и молчит.

— Софи-Соня, - зову я протяжно и ласково. — Чего не позвонила-то?

– Обойдусь без твоей помощи, - буркает она и жестом просит официанта повторить коктейль. Решила напиться что ли?

– Ты еще совсем ребенок. Столкнулась с неизбежными трудностями взросления, сама их не вывозишь, но помочь не позволяешь. Страдать по кайфу?

– Это я ребенок? — Птичка выкатывает на меня полные слез глаза, зацепившись за реплику об инфантильности. Угадал я с болевой точкой.
– Кто бы говорил, мистер папенькин сынок! Благодаря родителям, ты можешь позволить себе все, что пожелаешь, и понятия не имеешь, каково это — каждый долбаный день выживать в одиночку.

Она уже хрипит, но слезы сдерживает.

– Я знаю, что ты чувствуешь, - я говорю максимально спокойно, пытаясь игнорировать малоприятные намеки. — С четырнадцати живу сам и давно смекнул, что рассчитывать нужно только на себя.

– Смекнул, но вернулся под жирное отцовское крыло, - парирует она. — А мне некуда возвращаться, Никита! Дома нет, собственных компаний, ресторанов и банковских счетов - тоже. Даже друзей не осталось. Здесь никому не нужна, а там и подавно. Ожиданий не оправдала, гениальным европейским дизайнером не стала.

Замолкает и смотрит на меня волчонком. Две слезинки почти одновременно выпадают и стекают по щекам ровными струйками

– Даже маме, даже ей я не нужна!

После этих слов резко встает и уходит к ограждению террасы.

Вижу, как несколько раз содрогаются ее плечи, и за грудиной противно давит. Мама. Это короткое слово эхом отзывается и несколько раз бухает в черепной коробке, запуская привычное щемящее чувство.

Рвет на части от жалости, а это чувство я ненавижу с тех пор, как ребенком вслушивался в крики за дверью отцовского кабинета.

Почти год перед разводом родители скандалили, после чего мама обычно плакала навзрыд. Бил он ее или только за руки хватал — не знаю, подсматривать боялся, но огромные синяки на ее тонких запястьях помню хорошо.

В те минуты я ненавидел отца, мечтал вырасти и убить его. Мне так хотелось обнять и пожалеть маму, но она всегда меня отталкивала и закрывалась в своей комнате. Словно мышь, я сидел под ее дверью и ждал, когда стихнут рыдания, а потом плелся к себе и давил в подушку слезы, чувствуя себя никому ненужным и никем нелюбимым.

Да, я никогда не знал финансовых лишений, старался оправдывать ожидания отца, и мне до чертей в глазах страшно даже на миг представить, что может быть иначе, но ту детскую боль одиночества я помню слишком хорошо, чтобы сейчас не разделять ее с Соней.

Она стоит в сторонке, спиной ко мне. Беззащитно обнимает себя за плечи на фоне празднично переливающегося огнями города и, скорей всего, плачет - с моей подачи.

Хочу ее обнять. Хочу и боюсь. Примет мое сочувствие или оттолкнет?

Подхожу неслышно, невесомо кладу руки на плечи. Вздрагивает и замирает. Наклонившись, шепчу ей в затылок:

– Не хотел расстроить, извини.

Она разворачивается и сквозь слезы улыбается:

– Ты ни при чем. Давно болит, вот и вылилось. Иногда мне кажется, что я совсем одна, на всем белом свете.

– Может так оно и есть, - говорю задумчиво.
– Мы все одиноки, каждый по-своему.

– Вряд ли можно осознать всю глубину одиночества, имея большую семью. У тебя ведь есть брат. Вы дружны?

– Он сын отца и мачехи. Наши интересы мало пересекаются, - сухо характеризую я свои отношения с Максом.

– А твоя мама? — спрашивает Соня, прямо глядя мне в глаза.

– Долгое время была наркозависимой. Сейчас в завязке, живет на Бали. Иногда созваниваемся, - снова сухо и по факту. О больном говорить непросто.

Птичка выразительно моргает, переваривает услышанное. Слезы ее высохли, но плечи все еще напряжены. Она подвисает, взгляд не отводит, но смотрит словно сквозь меня. Набирает полную грудь воздуха и признается в моем же стиле:

– Моя мама меня стыдится. Папа давно погиб. Больше у меня никого нет.

Загребаю и притягиваю ее к себе. Она сдавленно выдыхает.

– Устала? — спрашиваю ее золотистую макушку.

Угукает чуть слышно.

– Вид на Саграду отсюда лучший, ты был прав, - признает она. Прижимается к груди щекой, и я чувствую, как за ребрами кисельно разливается тепло.

– И о семьях поговорили, - хмыкаю я.
– Эмоциональный вечерок получился.

– Насыщенный, - соглашается Птичка.
– Пора расходиться. Тем более, что ресторан закрывается.