Океан уходит, океан приходит

У Кимми полностью отсутствовал инстинкт самосохранения.

Эту фразу она не раз слышала от друзей и знакомых. Порой она моментально бросалась в атаку, хотя дело можно было решить и словами. Порой понимала, что чего-то лучше было и не делать, но понимала слишком поздно.

Она была слишком импульсивной, слишком горячей. Но ведь у всех есть свои недостатки. И нет, она намеренно не собиралась ухудшать свое и без того невеселое положение. Просто она была Кимми и не могла быть никем другим.

Ей приходилось несладко, в особенности первое время. Как и любому пленнику Центра. По дороге сюда ей пару раз заехали по голове, - уж очень она бодро сопротивлялась, изо всех сил извиваясь, осыпая своих конвоиров проклятиями. Несколько раз ей удалось даже плюнуть в особенно противные рожи.

И все то время, пока Кимми сидела, дожидаясь своей участи, она не переставала крыть отборным матом и этот мир, и это место, и гнусные хари, что то и дело заглядывали в окошко, таращились на нее с опаской и отвращением. У нее болело абсолютно все тело, страшно затекли руки и ноги, пошевелиться она не могла, однако девушка не замолкала ни на минуту. Возможно, это не самый здравый подход в данной ситуации, возможно, у нее действительно не было никаких, даже зачаточных инстинктов к выживанию. Но, продолжая бороться, Кимми черпала силы.

А потом для нее начался самый настоящий ад. Сначала вошли две крайне неприятные с виду женщины в белых халатах, принялись задавать вопросы. Та, что была помоложе, смотрела на нее с удивлением, граничащим с ужасом, вторая, постарше, примерно лет пятидесяти - этаким замыленным взглядом, как смотрят на привычную, хоть и трудно решаемую проблему. Их интересовало, почему-то есть ли у нее в организме какие-то вещества, Кимми никак не могла взять в толк, что они имели в виду, какие еще, к черту, вещества? Но впрочем, это было не важно, она не была намеренна сотрудничать с ними, поэтому, она лишь поинтересовалась, все ли в этом мире такие крокодилицы, и заявила, что пусть они катятся подальше со своими вопросами…

– А странники нынче дерзкие пошли, - заметила та, что старше. Подошла к девушке, ухватила ее за подбородок, как та ни вырывалась, другой рукой зачем-то оттянула ей веко, посветила фонарем.

– Да что тут спрашивать, от нее несет как от тех Саат-хо с ягодной фермы!
– младшая сотрудница брезгливо поморщилась.

– Ничего, мы ее как следует прополощем, - недобро ухмыльнулась ее напарница.
– Меня интересует, не принимала ли эта дрянь еще что-нибудь…

– Да ты… - прошипела Кимми, - Тронь меня, я тебя сама в такое место прополощу… Манда старая…

Но та лишь повела плечом.

– А вот тех, кто слишком много разевает рот, мы не очень любим, да?
– обратилась она ко второй сотруднице.
– И от этой дурной привычки мы сумеем… - тут она осеклась, так как Кимми плюнула ей прямо в глаз. Просто супер попадание, прямо в яблочко!

– Получите!
– победно заявила она.
– Имела я ваш сраный вытрезвитель!

Сотрудница, не сдержавшись, ударила ее по лицу, не ладонью, кулаком. И хоть у Кимми от этого рот наполнился кровью, и пришлось выплюнуть выбитый зуб, она была довольна собой. Противные бабы ушли, а она осталась валяться на полу, ох, вот бы ей еще развязать руки, она бы показала им, на что способна!

Но ей недолго оставалось праздновать первую победу. Вскоре примчалась целая толпа санитаров. Они поволокли ее куда-то, она даже не могла нормально сопротивляться, уж слишком много их было. Запихали в рот какую-то трубку. Она давилась, кашляла, мотала головой, но они все равно засунули ее, кажется, до самого желудка. До чего унизительно и мерзко, еще и слезы, несмотря на все сопротивление, катились по щекам. Судя по ощущениям, в той комнате она выблевала не только то, что съела и выпила за последние несколько часов, но и свои внутренности.

Потом в руку вонзилась игла, и она снова отрубилась, очнувшись потом крепко прикрученной к койке. Во рту был омерзительный привкус желудочного сока, голова болела, мозги как будто взболтали ложкой, пошевелиться было нереально, яркий свет слепил глаза. Но она продолжала бороться, как могла, все те, кто заглядывал посмотреть на новую узницу, узнавали о себе много нового и интересного. То, что ей вкололи, страшно путало мысли, она была уже сильно вымотана и не могла так бойко голосить, как раньше, но все равно сыпала проклятиями и угрозами. Просто потому что не могла иначе, только так ей удавалось не пасть духом.

Потянулись дни, похожие один на другой, бесконечные допросы, на которых к ее голове подключали какие-то провода - непонятный аппарат гудел, вычерчивая на бумаге безумные графики, и все это навевало воспоминания о фильмах ужасов про психбольницы прошлого века; одни и те же идиотские вопросы - про мир, откуда она прибыла, о том, кто ее послал, зачем она собиралась подрывать устои какого-то Сьюма, сколько у нее зависимостей, и насколько эти пагубные пристрастия распространены в ее мире.

Она выпила всего лишь несколько чертовых стаканов эля в тот день, и из-за этого они вытрясли из нее всю душу! Именно это они зовут «зависимостью». У Кимми теперь была иная тактика. Начни она плакать, заверять, что попала сюда случайно и что ни у кого и в мыслях не было никуда вторгаться, они бы все равно не поверили, ведь так? Что же, пусть слышат то, что хотят слышать.

Она сыпала названиями наркотиков, с гордостью прибавляя, что от многолетнего потребления у нее уже выработался иммунитет. Объясняла, что это естественно для места, где она выросла. Там у каждого вместо подушки пакет с героином, серьезно. Конкуренция большая, предложение опережает спрос, это да. Такая же ситуация с алкоголем и проституцией. Вот, хотим наладить рынки в других мирах…

На ее допросы, приходил, наверное, весь штат, люди с горящими глазами слушали ее, что-то поспешно записывая в свои толстенные папки. Это было весело, так Кимми развлекалась несколько дней подряд, но, увы, затем они сообразили, что она разыгрывает их, и стали допрашивать иначе…

Она то молчала, как партизан, то снова пыталась сочинять, пока ее не разоблачали. Ей все время кололи какую-то дрянь, местную версию сыворотки правды, и тогда она просто вопила, что всем им настанет конец, и ничего она не будет им рассказывать. Они снова накачивали ее, и понемногу, несмотря на ее активное сопротивление, собирали небольшие крупицы информации об ее мире. После этого она на какое-то время перестала интересовать их, и они просто держали ее со связанными руками в камере с жутко неудобной жесткой койкой, с не гаснущим ни на секунду светом, который пробирался даже сквозь крепко зажмуренные веки, так что спать или дремать можно было только ничком.

Кормили ее только раз в день безвкусной жижей неизвестного происхождения, что все время комком вставала в горле, а воды всегда было слишком мало. Но она бодрилась, и каждый раз, когда ей приносили еду, норовила то выскочить из камеры, то лягнуть того, кто эту еду приносил. Если она сильно буянила, то ей снова вкалывали снотворное и прикручивали к койке. Но все это было еще ничего, пока они основательно не взялись за нее.

Здесь это называлось «реабилитацией». Из нее хотели сделать удобное и послушное существо, заставить ее забыть, кто она и откуда, отречься от своих старых взглядов, в общем, ничего неожиданного, классика жанра, сломай заключенному психику, преврати его в жалкого трясущегося раба…