Около кота

А через неделю – воинский отряд из города. Усмирять мужицкий бунт, значит. Новый Порядок, мол, это не смута и всякое непокорство не терпит. Зачинщиков повесили, остальных на сельской площади выпороли, а земли господские взяли в казну, и оброк на мужиков навесили поболее даже прежнего. А холопов дворовых куда девать, коли уже и двора нет, головешки одни? Совещались в Высоком Собрании да и решили переселить их на другие казённые земли, в Северный Удел. Пусть, мол, выжгут там лес, распашут поля, поставят избы – и платят положенный оброк.

Хайтару-то, как поместье пожгли, тут же в деревню убежал, к родителям, но его прямо из родного дома солдаты забрали. Всё, сказали, коли дворовым холопом был, то и нечего тебе тут делать, езжай-ка ты на Север.

И поехал он в северные леса с прочими дворовыми людьми. Десять лет мальчишке было. А кому он из дворовых нужен? Всем ведь чужой! Ну, как на место их привезли, распорядился назначенный староста, чтобы детишек, которые без родителей, по семьям распределить. Но вы сами подумайте: вот приехали они в северные леса, весна, жрать нечего, работы полно – жечь лес, пахать целину, ставить избы… Для взрослых сильных мужиков работа, не для пацанья… В общем, тот дядька, к которому Хайтару определили, сразу ему сказал: своих пятеро ртов, кормить тебя нечем. Уходи-ка ты в бега, парень. Не то протянешь тут ноги.

И пошёл Хайтару лесами на юг. Лесами – потому что на дорогах-то заставы, беглых ловят и обратно отправляют. Ночами шёл, а днём в чаще отсыпался. Голодал, кору жевал, и чуть росомаха его не задрала. Но повезло, вышел всё-таки на торговый тракт, миновав все заставы. И с тех пор бродил по сёлам, батрачил, милостыньку просил. Летом-то ещё ладно, а вот зимой совсем тяжко приходилось. Так он до пристоличных земель добрёл, и подобрал его прошлой осенью господин Алаглани, когда возвращался в бричке своей от одного дворянина – то ли исцелял, то ли просто в гостях был, того Хайтару не понял. Совсем от голода обессилел, на обочину присел, а встать уж и не мог. Ну, велел господин Алаглани остановиться Тангилю. Взяли Хайтару в бричку, закутали в шерстяное одеяло, которое там на сиденье для мягкости было подложено. Дальше понятно – привезли домой, накормили, хвори залечили и к работе приставили.

Но хвори-то какие исцелили? Только телесные, а с душевными что поделать? Куда память о тех годах у безумного господина девать? Оттого и плачет нередко Хайтару по ночам. Видать, снится то самое.

Теперь насчёт Дамиля. Сойтись с ним мне так и не удалось, и никому вообще не удалось. Поэтому сразу изложу то, что узнал гораздо позже. Впрочем, никаких подробностей тут я не знаю, не рассказали мне подробностей.

Дамиль – из весёлого дома в Нижнем Городе. Знаю только, что где-то неподалёку от квартала ткачей. Сколько лет он там провёл и как туда попал, никто из ребят не знает. При Старом Порядке содержатели весёлых домов хоть таились, всё это считалось трактирами или постоялыми дворами, и только в задних комнатах было то, зачем и приходили туда развратники с сальными глазами да толстыми кошельками. А при Новом Порядке и таиться перестали. Праведного Надзора более нет, кого бояться? Деньги в городскую казну платишь – ну и ладно. Свобода…

Короче, был Дамиль из мальчиков по вызову. И вызвали его однажды зимой в дом чиновника, ведающего городскими складами. Чиновник тот, с лицом багровым, на жабу похожий, давно такими делами баловался. Да покарал Изначальный Творец – прямо в постели хватил его удар. Слуги тотчас за наилучшим лекарем помчались, а сами знаете, кто у нас наилучший. Словом, пришёл господин Алаглани – а оказалось, поздно уж. Не помер чиновник, но обездвижел и речи лишился. Только булькать мог что-то невразумительное. Господин Алаглани сперва слуг выспросил, когда и как всё стряслось, затем оттянул ему веко, язык осмотрел, пульс ощупал – и сказал, что бессильно тут лекарское искусство. Ну, уж насколько бессильно – вопрос не простой, но сами понимаете, отчего господин лекарь так сказал. А Дамиль-то всё сидел в углу на корточках. О нём и позабыли все. А он, видно, в весёлом доме к повиновению приучен – коли не велели ему убираться вон, то и остался на месте. Господин всё про него понял, велел одеться и увёл с собой. Потом уж в дом к нему заявлялись недобры молодцы – отдавай, мол, наше имущество. Уж не знаю, что сказал им господин – но никто с тех пор за Дамилем не заявлялся, и тому уже более полугода прошло.

Про Амихи с Гайяном я позже расскажу, ибо тогда, к осени, ничего я толком про них не успел разнюхать, а правда выяснилась гораздо позже. Про Халти я уже говорил и ничего более к тому добавить не могу. А вот с Хасинайи всё вышло очень грустно. Но о ней я тоже узнал слишком поздно.

Лист 9.

Однако, почтенные братья, слишком я увлёкся отчётом о слугах господина Алаглани, а пора уже перейти и к нему самому. Заодно расскажу о некоторых своих сомнениях и предположениях.

Как вы помните, в первые же недели я установил, что кто-то подслушивает господина Алаглани с чердака. Причём этот «кто-то» мог быть из прошлых слуг, а мог и из нынешних. Поэтому я там, на чердаке, укрепил незаметную паутинку. Всё сделал, как учили. Специально такое место выбрал, что и миновать его никак нельзя, и солнечные лучи на него не падают, и потому заметить мою паутинку можно было, только если точно знать, где.

И что же? Не прошло и недели, как порвали её, паутинку. Значит, среди ребят наших таится нюхач. Просчитать, кто он, мне тогда не удалось. Кто угодно мог быть, даже безумицу Хасинайи не следовало сбрасывать со счетов. Чтобы точно понять, кто это, следовало непрестанно наблюдать за люком на чердак. А как это сделать, если ты сам почти весь день на виду и работы у тебя всегда достаточно? Но если рассуждать логически – как учил меня брат Аланар – то прежде всего стоило поставить себя на место нюхача. Что, как понимаете, несложно. Итак, нюхач имеет возможность время от времени пробираться на чердак и подслушивать господина. Вот, положим, я нюхач. Когда мне господина подслушивать? Первым делом, когда он приём ведёт, то есть после обеда и до ужина. В первую половину дня смысла никакого – либо господин Алаглани в городе по больным ходит, либо там же – по делам всяким, либо сидит тихонько в кабинете, читает и пишет. Значит, мне, нюхачу, нужно как-то незаметно улизнуть от чужого взгляда на это время, а также постараться работу свою, которую в это время положено делать, как-то справить. Не то заметит Тангиль, будет шуму…

Кто же в такое время может улизнуть? Либо тот, кто без пособников работает, либо тот, у кого на сей час вообще работы нет. Кто у нас частенько без пособников трудится? Хайтару отпадает, он чаще всего воду таскает в паре с кем-то. А вот все остальные… Алай может. И Хасинайи, и Тангиль. Что же касается Дамиля, то он – первый подозреваемый. Ибо когда господин приём ведёт, то лакея своего отсылает из кабинета. Стало быть, Дамиль может. Правда, отсылать-то отсылает, но недалеко – в спальню или гостиную. Оттуда должен быть слышен колокольчик, если Дамиль потребуется – вина там подать, или Халти позвать, чтобы какое нужное снадобье из сарая принёс. Так что если это Дамиль на чердак лазает, то сильно рискует. Вызвонит его господин – а лакея и нету.

Хотя… Ничего он не рискует! Уж если сверху голоса из кабинета слышны, то колокольчик – тем более. Тут остаётся лишь быстренько спуститься и на вызов прибежать. Всё равно медленнее выйдет, чем если из спальни, но то беда невеликая. Ну, поругает господин Алаглани… Может, он и ругается на Дамиля, мне откуда знать?

Но брат Аланар учил меня и тому, что первое предположение – самое сомнительное. Если нюхачом может быть Дамиль – то им может быть и кто-то другой. Вот та же Хасинайи. Из-за её странностей ребята стараются пореже с ней сталкиваться – стало быть, её отсутствие и незаметно. Вот я, к примеру, часто её замечаю? Бывают дни, что вообще только за трапезой.

Или тех же поваров наших взять. Бывает так, что я, на кухню заглядывая, застаю лишь одного из них? Бывает! Второй, например, помои пошёл выносить в выгребную яму, или в погреб спустился, с ледника припас взять, или на огороде пряные травы для похлёбки собирает… И что я, проверял, в самом ли деле так?

А тот же Алай… пропалывает себе целебные травки или в сарае чего-то делает. Да, я частенько ему помогаю, но не каждый же день! Причём иногда у него работа бывает такая, что сразу видно, сделана или нет – как вот тогда со смесью семенной, а бывает, что никак и не проверишь. Скажем, отваром луковой шелухи всходы окропить… дело нужное, а со стороны ничуть не заметное.

А старшенькие наши – Тангиль и Халти? Тоже ведь не на виду, каждый из них вполне может оказаться нюхачом… Старшой наблюдает, как мы работу свою исполняем – а это значит, что видим мы его лишь тогда, когда это ему нужно, а не нам. Халти частенько по поручениям господина в город ходит. Что мешает ему пораньше дела обделать и на чердак пробраться? Он же ни перед кем, кроме господина, не обязан держать ответ.

Словом, получалось так, что, кроме Хайтару, все на подозрении. И опять же брат Аланар про такое говорил: если есть сто равновероятных раскладов и один совсем невероятный – присмотрись к невероятному. Может, он потому лишь кажется тебе невероятным, что ты чего-то не знаешь или не замечаешь.