Окопники

22 июля началось наше наступление на более широком участке фронта — от сопки 121,4 вправо до села Киевского. Наш полк входил в группу артиллерии дальнего действия 16 стрелкового корпуса. Каждой батерее была дана лишь одна цель. Как и при штурме высоты 114,1 артподготовка началась в пять утра. Солнце уже взошло, но еще чувствовалась прохлада. Стволы орудий влажны от росы. В прозрачном воздухе четко виден передний край противника.

Пушки, «Катюши» разом ударили по вражеским траншеям, укреплениям, наблюдательным пунктам, позициям его артиллерийских и минометных батарей. Гром выстрелов и грохот разрывов слились. Передний край фашистов заволокло дымом.

Почти два часа длилась артподготовка. Многие огневые средства немцев были подавлены. Однако гитлеровцы учли урок недельной давности. Когда наша пехота поднялась в атаку, по ней открыли огонь артиллерийские и минометные батареи.' Заговорили и пулеметные точки, прежде не обнаружившие своих позиций. Пехотинцы прошли вперед метров триста — четыреста, но дальше продвинуться не смогли. Окопались у подножия высоты 103,3.

На другой день наши войска на некоторых участках возобновили наступление, но успеха оно не имело. Командование решило прекратить атаки. На «Голубой линии»

фашисты создали мощные укрепления, глубоко зарылись в землю, построили множество дотов и дзотов, соединили их траншеями полного профиля, огородились колючей проволокой, густо заминировали подступы к переднему краю.

В последующие дни батареи вели разведку противника и огонь по обнаруженным целям, по скоплениям живой силы и техники.

Вот строки из «Журнала боевых действий полка».

«В течение этих дней велась усиленная разведка противника, засекались его огневые точки на высоте 103,3 и артбатареи в районах Киевское и западнее хутора Львовский. 2–я и 4–я батареи пристреливали бронебойные снаряда на шкале «ДГ — полный» по пулеметным точкам на высоте 103,3. В результате подавлены дое пулеметные точки.

Полк занимал прежний боевой порядок и решал задачи по указанию штаба артиллерии 16 СК. В течение дня произведено два огневых налета: 1. 10–мннутиый огневой налет на высоту 95,0; 2. По северо — восточной окраине хутора Гоголя… Потери — в результате ответного минометного обстрела района наших боевых позиций противником убит связист 4–й батареи Рябков, ранен орудийный номер этой же батареи Шаликошвили. Красноармеец Рябков похоронен в 500 м юго — восточнее хутора Запорожский.

28–29–30 июля. В 17.00 29.07 полк произвел 5- минутный огневой налег на участок западнее отметки 95,0. В 8.00 (30.07) 1–я и 3–я батареи произвели… огневой налет на ранее обнаруженную и засекреченную минбатарею противника в районе восточнее Киевское 300 м. Из этого района минбатарея больше не стреляла. В 16.00 полк произвел огневой налет на скопление пехоты противника на юго — западной окраине хутора Садовый. По наблюдению командира батальона 761 СП с высоты 121,4 на улицах много трупов солдат и офицеров противника, а оставшиеся в живых разбежались. Расходовано 100 снарядов».

И так изо дня в день. Батареи регулярно вели огонь по обороне противника, его укреплениям, огневым средствам в глубине и на переднем крае, по скоплениям живой силы и техники… Полк держал под огнем высоты 103,3 и 95,0, расположения гитлеровцев в районах села Киевского, хут оров Новый, Львовский, Садовый.

С волнением листаю я сегодня пятидесятилетней давности «Журнал боевых действий полка». Здесь каждый день отражались фронтовые события. Большинство страниц — оберточная бумага… Язык — сухой, лаконичный, но за каждой из записей — подвиги солдат и офицеров. Скорбью отзываются в сердце частые слова: «убит», «ранен», «отправлен в госпиталь»…

Читаю записи и вспоминаю все: как мы воевали, чем жили, о чем думали. Вспоминаю не только повседневные трудности фронтового бытия, но и маленькие радости, и смешные эпизода. Некоторые моменты видятся мне так ясно, как будто случились вчера.

Смотрю запись за 30 июля, и в памяти всплыло… Утром в землянку, где размещались я и начальник связи полка старший лейтенант Иван Иванович Щербань, зашел помначштаба по разведке капитан Цыганок.

— Братцы! — говорит. — Сегодня без моей команды не завтракать.

— Это ж почему? — спросил Иван Иванович. — Мне уже есть хочется, я вчера без ужина лег.

— Потерпишь, не похудеешь, — ответил капитан. — Сейчас небольшой сабанту й будет.

— Какой сабантуй? — спросил я. — Праздник, что ли? По какому случаю?

— Ага, праздник. И случай есть. Скомандуй старшине, кашу или что там на завтрак. А ты, Иван Иванович, держи во г эти фляжечкн.

— Загадки!.. — говорит Иван Иванович. — Но раз фляжки…

— Вот — Вот! Неси на улицу.

«Улицей» мы называли тропинку, протоптанную вдоль железнодорожной насыпи, в которой были оборудованы землянки. От тропинки до самого Запорожского леска — бурьяны в человеческий рост. Мы вышли наружу и здесь только заметили, что у Ивана Григорьевича из-за ворота гимнастерки выглядывает ослепительно белый подворотничок, а сапоги «улыбаются» начищенными голенищами.

— Сядем вон там, где бурьян вытоптан, — предложил Цыганок. — Давай, старлейт, распорядись, чтоб принесли закусить. Да кружки прихвати.

Я кликнул ординарца Павла Брызгалова, и мы пошли к землянке разведчиков. Здесь помещался и старшина взвода Казакевич со своим хозяйством. Я все пытался разгадать: что за событие надумал отметить капитан?.. Землянка разведчиков была рядом, и вскоре мы уже возвращались со снедью. Брызгалов нес хлеб, консервы и котелок с кашей — «шрапнелью», кружки. По пути встретили начхнма полка старшего лейтенанта Сорокина.

— Подзакусить? — спросил он меня. — А почему не

«дома»?

— Пойдем со мной, — пригласил я. — Капитан Цыганок в честь какого-то события дает сегодня завтрак вон там — в бурьяне…

Сорокин засмеялся. Он вообще был смешливый человек. Гладкое, розовое, как начавший буреть помидор, лицо начхнма розовело, когда он смеялся, и казалось, источало сияние.

Нам уже махал рукой Иван Иванович Щербань — побыстрее, мол!

Уселись мы в бурьяне в кружок, открыли банки с консервами. Котелок — в центр на землю.

— Ну, артиллерия, подставляй бокалы! — поднял фляжку Цыганок.

Мы протянули кружки, и он налил каждому граммов по сто.

— Вот что, дорогие мои, — начал капитан. — Мне сегодня ровно двадцать пять. Четверть века, не шутка! По этому поводу, братцы, и сабантуй.

— Вот это да! — воскликнул Иван Иванович. — это событие. Тут не мешает пропустить по чарке горилки.

— Добрейшее дело, — засветился улыбкой Сорокин. — За это можно и по две. Химслужба полка поздравляет артразведку. Жить нам жить да фрицев бить.

Я был ошеломлен. За время пребывания на фронте, с осени сорок первого года, не припоминалось случая, чтобы отмечали чей-то день рождения. Не до этого было. Первое мая, седьмое ноября, другие праздники, конечно, не забывались, но чтоб день рождения…

— Двадцать пять! Ой — ей — ей! Порядочно протопано. Поздравляю вас, товарищ капитан, — сказал я от души. — Будьте целым и невредимым! Нам на радость, врагам на страх!

— Спасибо, братцы, — расчувствовался Цыганок. — А ты чего ж, Павло, в стороне? — обратился он к Брызгалову. — Кружки нет?