Оковы прошлого

После полудня, — добавила она, — мы с детьми пойдем гулять к морю. Кто меня любит, тот идет со мной!

Жиль заявил, что с удовольствием составит им компанию, а Альбан вопросительно посмотрел на Валентину.

Хорошая мысль, — с энтузиазмом откликнулась она.

Чтобы не усложнять ситуацию, лучше было пойти вместе со всеми. В любом случае прогуляться по пляжу рука об руку с Альбаном ей будет очень приятно. Валентина подошла к Софи и предложила помочь с приготовлением обеда.

* * *

Об отцовском бумажнике Альбан вспомнил вечером, когда снимал джинсы, совсем мокрые, потому что они с Жилем и детьми играли в догонялки у самой кромки пенного прибоя. Они резвились на пляже до захода солнца назло холодному ветру, от которого слезились глаза и хлюпали носы. Валентина и Софи поджидали их в тепле, укрывшись в блинной, где каждую угостили бокалом сидра.

Подобрав бумажник с кафельного пола ванной, Альбан осознал, что мог запросто уронить его в песок. Надо же было умудриться забыть о находке, которая лежит у него в кармане с самого утра! Старина Фрейд называл это ошибочным действием... Альбана интересовало все, что касалось отца, и, тем не менее, любая информация о нем приводила его в смущение, заставляла чувствовать себя неловко, хотя он сам не мог понять почему. Потерять в один день обоих родителей при столь драматических обстоятельствах — для подростка тяжелая психологическая травма. Альбан похоронил ее в глубинах сознания и ни за что не хотел вспоминать о ней.

Как и говорил Луи, в отделении для хранения купюр не было ничего, кроме двух пожелтевших листочков бумаги. Альбан присел на край ванны и развернул первый лист. Чтобы разобраться в терминах и понять, наконец, о чем идет речь, ему пришлось перечитать бумагу несколько раз. Это была рекомендация добровольно поместить больного в психиатрическую клинику. В дом умалишенных! Поразительно было и то, что документ был датирован тысяча девятьсот восемьдесят первым годом. Значит, за два года до самоубийства Маргариты семья хотела отправить ее в сумасшедший дом? Ошибки быть не могло: имя пациента — Маргарита Эсперандъе, урожденная Гамийи. Рекомендации врача были категоричны. Недоставало только подписи супруга. В отведенном для этого месте чернильной ручкой было начертано: «Не разрешаю! Клянусь тебе, этому не бывать!»

Что бы это могло значить? — пробормотал Альбан.

Никто и никогда на его памяти не упоминал о душевной болезни матери. Они с братьями привыкли думать, что причиной самоубийства была депрессия, временное помутнение рассудка. Им так было сказано, и они поверили.

Потрясенный этим открытием, он торопливо развернул второй документ. Это был фирменный бланк фарфоровой фабрики, исписанный отцовским почерком, испещренный помарками. «Бедные мои родители, — прочел Альбан, — вы должны меня простить... но дальше так продолжаться не может... скоро случится несчастье... я не могу расстаться с ней несмотря на все то, что она нам... ничего не говорите мальчикам, Коля' ничего об этом не помнит...»

Это путаное, бессвязное, малопонятное письмо, судя по всему, осталось незаконченным. Вероятнее всего, оно так и не попало в руки Антуана и Жозефины.

Что они должны простить?

По телу Альбана прошла дрожь. Он аккуратно свернул оба документа и положил назад в бумажник. Прежде чем подступать с расспросами к Жо, он поговорит с Жилем и Коля'.

Альбан принял обжигающе-горячий душ, ополоснулся холодной водой и оделся. Большинство ванных комнат «Парохода», как и эта, были просторными, с множеством шкафчиков, зеркал в человеческий рост и украшенных трафаретной росписью комодов. Альбан как раз натягивал толстый ирландский свитер, когда вошла Валентина. Было очевидно, что она удивилась, застав его здесь.

Ты замерз? — спросила она, указывая на осевший на окнах пар. — Принимал теплую ванну?

Нет, просто освежился, — рассеянно ответил Альбан.

Он думал о своем и смотрел на нее невидящими глазами.

Жиль внизу? — нервно спросил Альбан. — Мне нужно с ним поговорить.

Он смотрит телевизор с детьми.

Валентина стала стягивать с себя одежду — решила переодеться к ужину. Оставшись в нижнем белье, она с улыбкой открыла дверцу одного из шкафчиков, уверенная в том, что сейчас Альбан подойдет и обнимет ее. Ее нагота никогда не оставляла его равнодушным: стоило ей расстегнуть блузку или снять футболку, и Альбан терял голову. Но, к своему огромному удивлению, она услышала:

До скорого, дорогая.

Когда Валентина обернулась, Альбана в ванной уже не было. Разочарованная, она покопалась в своих вещах и выбрала короткое узорчатое трикотажное платье. Сколько пройдет времени, прежде чем очертания ее тела начнут меняться? Ведь наступит день, когда скрывать беременность станет невозможно... Это случится через два месяца? Или через три?

Она посмотрела на себя в зеркало: сначала анфас, потом сбоку. Альбан без ума от ее плоского животика, узких бедер и длинных ног. Но пройдет совсем немного времени, и будет ли он желать ее так же неистово, как сейчас?

Неистово? О сегодняшнем вечере этого не скажешь. А раз так...

V-образное декольте на платье было очень глубоким, но Валентина намеренно не стала скреплять его брошью. Она надела оригинальную цепочку, сережки, аккуратно подкрасила глаза и завершила свой туалет каплей духов. Женщина, которая отразилась в зеркале, показалась ей весьма соблазнительной, и все же на пороге Валентина на мгновение остановилась. Как и все женщины, она была кокетливой, старалась нравиться Альбану, возбуждать в нем желание и (когда ей этого хотелось) заставляла его терять голову. Однако, помимо этой вечной игры в «кошки-мышки», она испытывала отчаянную потребность в его любви. Любви настоящей, долгой, плодотворной. Любви, которая ведет к браку, рождению детей и счастливой совместной старости.

Пора перестать бояться. Я должна ему сказать.

Ну почему ей так тяжело признаться в том, что она беременна и для нее это — счастье? Валентина дала себе обещание поговорить с Альбаном сегодня же, когда они будут лежать, прижавшись друг к другу, в тихой и темной спальне.

Что ж, спустимся в ров со львами!

Хотят того родственники Альбана или нет, ей придется занять место в семье Эсперандье.

* * *

Было два часа ночи, но братья все еще беседовали в кухне. Первой, ближе к полуночи, ушла спать Малори — субботний день в магазине выдался суматошным. Чуть позже ее примеру последовала Софи, следом за ней, засыпая на ходу, ушла Валентина. Жиль и Коля' послушно остались «пропустить по последнему стаканчику» — Альбан еще до начала ужина попросил их задержаться.

После прочтения найденных в отцовском бумажнике документов они оба пребывали в состоянии шока. Ни один из братьев не мог дать находке хоть сколько-нибудь логичного или правдоподобного объяснения. Сравнив детские воспоминания, они пришли к выводу, что им мало что известно о родителях, хотя далеко не все можно объяснить длительным пребыванием в пансионах.

Мне кажется, что я куда лучше знаю Антуана и Жо. Они были ближе к нам несмотря на разницу в возрасте, больше занимались нами, больше...

Жиль в раздумье замолчал. Он пытался понять, почему дед и бабушка стали для них роднее отца и матери, словно поменялись с ними местами.

Папа много работал, — напомнил Коля. — Он всегда был на фабрике, даже по субботам.

Но в будние дни мы тоже не бывали дома, — вставил Альбан.

Это правда, но были же каникулы и выходные!

Вспомни, Жиль, нам всегда хотелось побыть втроем, чтобы всласть поболтать. Эти бесконечные истории про учителей и девчонок... Когда я перебрался в комнату на третьем этаже, мы проводили там каждую свободную минуту!