Он, Она и Париж

Останавливаюсь, обессиленно опираюсь на стену здания, возвышающегося слева от тротуара. При этом с моего плеча соскальзывает ремень сумочки, которую я чудом успеваю подхватить на лету.

Раздается звон. На асфальт падают ключи от нашей с Ним квартиры. Оказывается, всё время, пока я бежала, сумочка была открыта — наверно расстегнулась, когда я выпрыгивала из машины. Теперь в ней нет пудреницы, расчески, а также карты-ключа отеля, которую я небрежно сунула в открытый внутренний кармашек сумочки, когда выходила из номера.

Судорожно проверяю на месте ли паспорт и кредитка. Уфф, хоть их не потеряла, и то лишь потому, что они лежат в боковом отделении, застегивающемся на молнию. И телефон на месте, который оказался слишком большим для того, чтобы вывалиться из тесной вечерней сумочки. Что ж, жизнь часто преподносит неприятные, а порой и просто кошмарные сюрпризы, но в этих ситуациях меня всегда спасает от сумасшествия волшебная фраза «могло быть и хуже».

Поднимаю с асфальта ключи от нашей квартиры — и понимаю, что у меня из глаз непрерывным потоком льются слезы. Брюнет был прав. Как я могла сесть в машину к другому мужику, когда дома меня ждет Он? Мой муж. Нежный, заботливый, любимый всем сердцем, всей душой, навсегда, без остатка мой. Только мой и ничей еще. А я…

А я просто зажравшаяся, избалованная тварь, которую лично мне сейчас нисколечки не жалко. Поделом. Всё, что было положено, то и получила. Еще надо было, чтобы Брюнет отхлестал меня по лицу как следует, так, чтоб надолго запомнила урок — хотя сейчас оно и так горит, словно по нему били жесткой ладонью с твердыми, скрюченными пальцами, похожими на когти. Но это — от стыда, который сейчас жжет меня изнутри, словно по моим венам струится не кровь, а адское пламя.

Я не знаю сколько я простояла возле этой стены, сотрясаясь в рыданиях. Но всё когда-нибудь заканчивается, в том числе и слезы. И тогда в пустое место, образовавшееся в голове после того, как ее покинула лишняя жидкость, приходят мысли. Например, о том, где я сейчас нахожусь и что мне теперь делать дальше.

На узкой парижской улочке народу практически нет. Зато выходит она на оживленный проспект, в сторону которого я и направляюсь. Остается только поблагодарить судьбу за этот жестокий урок, который окончился для меня относительно благополучно. По крайней мене, я цела, документы и деньги остались при мне, остальное как-нибудь переживу.

Но вряд ли когда-то забуду.

На душе мерзко и гадко. Мужчина, которому я рискнула довериться, оказался подлецом, надевшим маску благовоспитанного, чуткого, понимающего человека. И как теперь верить людям? Как реагировать на протянутую руку помощи, когда она в любой момент может ударить больно и безжалостно?

Понятно, что каждый человек преследует только свои интересы — этой простой истине научило меня наблюдение за бизнес-партнерами мужа, а также за людьми, каждый день приходящими в наш салон. По большому счету никому нет дела ни до кого, все поглощены своими заботами, и если даже обращают внимание на кого-то другого, то лишь с какой-то определенной целью, имеющей для них интерес. Но вот так-то — за что? Ну не ответила девушка взаимностью — повернись и уйди достойно. Зачем истязать ее своей яростью, рвать душу словами, которые отпечатались в ней, словно выжженные раскаленным клеймом, и болят теперь, как настоящие ожоги?

Внезапная мысль заставила меня остановиться. А не потому ли так больно было выслушивать их, что я сама подспудно думала о чем-то подобном? Муж постоянно на работе, эти вечные деловые переговоры, порой затягивающиеся слишком надолго… Телефон, который он не может взять потому, что беседует о бизнесе… или может занимается чем-то другим?

Мир начинает качаться перед глазами от этих мыслей, к горлу подкатывает тошнота. И для того, чтобы занять себя хоть чем-то, я снова иду навстречу шумному проспекту, мысленно моля свое сознание не раскручивать дальше эту цепочку логических рассуждений. Потом, что понимаю — боль от слов Брюнета покажется наслаждением по сравнению с теми страданиями, которые причинит мне вывод, который я сделаю сама…

Но наши желания не всегда совпадают с нашими мыслями. Мы не хотим думать — но все равно думаем, как в той притче о белой обезьяне, про которую рекомендуется не вспоминать, чтобы достичь бессмертия. Однако, похоже, это невозможно. Я понимаю, что сейчас сама, своими руками леплю ужасного идола, разрушающего любые, самые крепкие союзы, имя которому Ревность.

Но ничего не могу с собой поделать.

Оживленный проспект прямо передо мной, но вижу я его расплывчато, словно в тумане. Наверно потому, что сквозь призму невыплаканных слез, застрявших в ресницах, мир видится именно таким. Но все-же мое отравленное сознание сохраняет остатки адекватности, и я поворачиваю налево, в сторону открытого кафе, прилепившегося к фасаду здания. Всё, чего я сейчас хочу — это сесть, чтобы не упасть посреди улицы, так как мои ноги кажутся мне чужими, ватными, едва послушными моей воле.

Подхожу к крайнему столику, отодвигаю стул, сажусь — нет, бросаю на него свое безвольное тело, из которого Брюнет одним неожиданным ударом выбил стержень доверия. И ладно бы только к людям, безлико-незнакомым, которых я всегда подсознательно опасалась. Сейчас из меня, как из терпящего аварию аэростата, улетучивается убежденность в том, что мой муж — только мой, и ничей больше!

Подходит официант, спрашивает чего я желаю. Мне хочется ответить, что сейчас я больше всего на свете хочу оказаться дома, рядом с Ним, дабы удостовериться, что всё у нас нормально, всё по-прежнему. Но, боюсь, такой заказ официант не сможет выполнить, поэтому дрожащим голосом заказываю чашечку кофе.

— С вами всё в порядке, мадам? — интересуется официант, словно и правда чем-то может помочь, если я отвечу, что на самом деле сейчас мне плохо так, как никогда не было в жизни. Но мир людей построен на лжи, поэтому я киваю, мол, да, всё просто отлично — и официант уходит, полностью удовлетворенный моей ложью. Он выполнил свой социальный долг, задал вопрос, который должен был задать, и получил ответ, который должен был получить. Мы с ним только что совершили еще один из многочисленных ритуалов, придуманных людьми для того, чтобы показать, что им не безразлична чужая судьба, убедить себя, что они на самом деле не такие уж бездушные, бессердечные, равнодушные существа, какими являются на самом деле.

Хотя, конечно, официант не при чем. Не он вылил на меня накопившийся в нем водопад кипящей ненависти, который в мгновение ока растворил и смыл с меня картонные доспехи уверенности в том, что в моей личной вселенной все в порядке. Не его слова жгут меня изнутри до сих пор, словно в испорченном магнитофоне прокручивая одну и ту же фразу:

«Поверь моему слову, если этот парень не полный идиот, то сейчас он трахает какую-нибудь сучку на заднем сиденье своей машины. Жизнь одна, и от нее надо брать всё, чтобы потом не жалеть о времени, потраченном зря…»

Наверно я долго сижу, уставившись в одну точку, выпав из реальности, потому, что официант, появившись в поле моего зрения ставит передо мной красивую чашку на блюдечке. Конечно, кофе не панацея от всех бед, но сейчас это то, что мне нужно. Горячий напиток обжигает горло и возвращает мне способность хоть немного соображать…

Лучше бы не возвращал…

Потому, что вдруг до меня дошло!

Слова Брюнета не так просто перевернули мою душу…

Обычно истиной кажется то, что ты уже слышала однажды, причем от человека, которого ты знаешь слишком давно — и это весомый повод для того, чтобы прислушиваться к тому, что она говорит.