Он, Она и Париж

— С вашим слогом книги бы писать, — слабо усмехаюсь я.

— Порой случается со мной и такое, — кивает мужчина. — Кстати, мы так и не познакомились. Меня зовут Жан. А вас?

Я называю свое имя, но, похоже, мужчина спросил о нем лишь из вежливости. Видно, что я ему неинтересна. Просто он привык не только убивать, но и спасать людей от смерти. И я для него лишь еще одна жертва, которую он сейчас пытается вытащить с того света. Как бы там ни было, спасибо ему за эту попытку. Я и правда отвлеклась, и сейчас смерть под колесами случайного автомобиля уже не кажется мне столь привлекательной. Хотя на душе по-прежнему так же пусто, как в стоящей передо мной кофейной чашке, на дне которой чернеет гуща — бесполезный осадок, который остается от полностью выпитого ароматного напитка.

Но эта чернота в душе уже не кажется мне фатальной. В конце концов, если тебя предали любимые люди, есть и другие страны, где ты никогда больше не встретишь тех, кого навсегда вычеркнула из своей жизни. Сейчас мне страшно, очень страшно от разверзшейся передо мной бездны неопределенности, но я уже почти созрела чтобы шагнуть в нее очертя голову, как несколько минут назад была готова броситься под машину. Когда тебе больше нечего терять, кроме собственной жизни, которой уже не особенно дорожишь, страх перестает казаться непреодолимой преградой.

— Сейчас вам уже легче, правда? — спрашивает Жан.

Я киваю.

— Спасибо вам. Кажется, только что вы спасли меня от смерти.

— Когда-то это было моей профессией, — усмехается он. — А теперь я в основном спасаю людей от голода.

Я начинаю догадываться о чем это он.

— Это ваше кафе?

— Да, — отвечает он. — Как и примыкающее к нему здание с отелем, в котором я теперь и живу. Как говорится, накопил на свой домик в Париже. Помнится, раньше мечтал о том, чтобы был он у речки, да лес рядом… А получилось вот так.

В его голосе я слышу скрытую тоску. Похоже, не особенно он рад шестиэтажному «домику», владение которым девяносто девять процентов населения планеты могли бы считать эталоном сбывшегося счастья. Где-то я читала, что бывшие военные часто тяготятся мирной, спокойной жизнью, к которой не привыкли. Что ж, кажется, настало время отплатить моему случайному знакомому той же монетой и отвлечь его от грустных мыслей.

— Судя по вашему акценту, вы не местный?

— Как и вы, судя по вашему, — усмехается он. — Откуда вы?

Называю город, в который теперь уже точно никогда не вернусь.

Жан кивает.

— А мы еще оказывается и земляки. Я вырос в нем, но вряд ли когда-то вернусь туда. Попробовал однажды, но ничего хорошего из этого не вышло. Уходя надо уходить насовсем, не оглядываясь, бесповоротно.

Мне кажется, что он сейчас просто уговаривает себя. На самом деле ему очень хочется вернуться в свою прошлую жизнь, которую он однажды поменял столь решительно, но гордость и личный моральный кодекс, который он сам придумал для себя, не позволяют ему сделать этого. Я вижу, что для него это больная тема, и меняю ее — бередить старые раны еще больнее, чем страдать от полученных только что.

— А где вы так хорошо выучили язык?

— Служил во Французском легионе, — отвечает он. Судя по его лицу, эти воспоминания для него не столь неприятны, и я развиваю тему.

— Кем вы там были?

— Снайпером.

Я не ошиблась.

Ему наверняка приходилось убивать…

Что ж, в таком случае очень хорошо, что он сменил род деятельности. Люди не достойны того, чтобы их убивали — даже если вы от души желаете, чтобы они умерли. Я бы сейчас с удовольствием задушила Вик голыми руками, но понимаю, что смогу сделать это лишь в своем воображении. Между «хочу убить» и «смогу убить» огромная пропасть, построить мост через которую сможет далеко не каждый. И я рада, что этот человек однажды построив его, нашел в себе силы сломать эту ужасную переправу.

— Впрочем, что мы все обо мне да обо мне? — прерывает он мой допрос.

Понятно. Хоть Жан и старается выглядеть невозмутимым, но все-таки он очень не любит копаться в своем прошлом. И уж тем более не переносит, когда этим пытается заниматься кто-то другой. — Давайте поговорим о вас. Где вы остановились?

Этот приземленный вопрос вырывает меня из плена размышлений о чужой судьбе, заставив вернуться к насущным мыслям о своей.

— В отеле… куда я никогда больше не вернусь.

Брови Жана удивленно приподнимаются.

— Не совсем вас понял. Почему?

Простой вопрос. На который очень сложно ответить. Сейчас я немного отвлеклась разговором с незнакомым человеком, боль в моей душе чуть притупилась. И если начать отвечать на вопрос Жана, то это все равно, что ковыряться раскаленным железом в свежей ране…

Но люди — странные существа. Часто нам просто необходимо вновь пережить свои страдания, рассказывая о них кому-то другому. Зачем нам эти пытки, так похожие на изощренное самоистязание? Не проще ли постараться забыть о пережитом, похоронив его внутри себя?

Получается — не проще. И вот я уже сбивчиво рассказываю Жану всё. О том, как была счастлива. И о том, как в одночасье потеряла всё — свою прежнюю жизнь, любимого мужа, и веру в людей, которые оказывается могут походя, между делом растоптать тебя, и пойти себе дальше как будто так и надо, совершенно не мучаясь угрызениями совести.

Я замолкаю. Больше рассказывать не о чем. Да и не смогу я. Всё, на что я теперь способна, это плакать, уронив голову в ладони.

Жан молчит, не пытаясь меня успокаивать. Спасибо ему за это. От слез нам, женщинам, становится легче. Мужчинам тяжелее. Многие из них просто не способны плакать, и тяжкий груз их нервного напряжения навсегда остается с ними, разъедая израненные души изнутри.

Наконец слезы заканчиваются, плакать больше нечем. Я промакиваю глаза салфеткой, на которой остаются черные разводы потекшей туши. Плевать. Сейчас вся моя жизнь как эта белая салфетка — смятая, грязная, и соленая от слез. По сравнению с этим имеет ли значение то, как я сейчас выгляжу?

— Это неправильно, — говорит Жан, который все это время сидел, уставившись в одному ему видимую точку на белоснежном столе.

— Что именно? — всхлипнув, выдавливаю я из себя.

— Пойдемте.

— Куда?

Почему-то мне всегда казалось, что в таких случаях мужчины предлагают даме свежую салфетку вместе со словами сочувствия. Ведь когда слез больше нет, нам так необходимо и то, и другое. Но, видимо, Жан не из таких.

— Нужно забрать ваши вещи из того отеля. Вы ведь все равно не хотите в нем больше жить, а ключ-карта, как я понял из вашего рассказа, утеряна. Боюсь, сейчас вы не в том состоянии, чтобы беседовать с администрацией гостиницы, поэтому позвольте мне помочь.

— Зачем вам это? Почему вы хотите мне помочь?