Он, она и три кота
Шрифт:
Он откинулся на подушку со стоном, и я поняла, что говорить с ним о чем-нибудь сейчас бесполезно, и нырнула с головой под одеяло, но Лешка тут же поймал меня за волосы.
— А по-нормальному никак у нас не получится? — услышала я его сдавленных хрип, но осталась в спасительной темноте.
— Сейчас и этого не получишь…
И он замолчал — насколько мог, насколько мои пальцы и губы позволяли ему хранить молчание… Лучше бы я ему скотчем рот перед ужином заклеила… Все бизнесмены такие дебилы по жизни или это мне так повезло?
— Спасибо, Надя, — поймал он мои волосы уже на подушке. —
— Не знаю… И знать не хочу. Хочу спать. Не трогай меня… Я привыкла спать одна.
— Извини, — прохрипел Лешка обиженно и уполз на свою подушку.
Свою? Его подушки здесь нет. Есть просто вторая. Пустая. Иногда… Господи, что эта вторая сволочь скажет мне завтра, что? У меня уже не осталось сил ни на что…
— Надя, ты плачешь?
Лешка резко развернул меня к себе, и я уткнулась ему в грудь. Большая ладонь прижала мне волосы на макушке, но не стала их гладить. Я замерла в надежде перестать всхлипывать.
— Утро вечера мудренее.
— Уже ночь, — буркнула я в ответ на дурацкое замечание.
— Тем более. Утро ближе. И рассвет уже все заметнее, так, пожалуйста, будь добра… Какой там текст дальше? — хмыкнул он мне в щеку. — Не вспомнишь?
— Дурацкий…
— Ну вот и спи, моя самая дурацкая жена. Если нет решения проблемы, жди, когда само рассосется. Оно само рассасывается очень часто… Главное, дров не наломать раньше времени.
— Ты, думаешь, еще не наломал? С Оливкой?
— Нет. Как там у нас было? Иногда шаг вперед — это следствия хорошего пинка сзади. Может, теперь она повзрослеет. Ну, когда возьмет на себя хоть какую-то ответственность, а то так и будет…
Он замолчал, хотя я догадалось, что шло дальше по смыслу: «папиной дочкой». Он не зря промолчал. Понимает, что дочка не папина. Под крылышком у папы ей просто было тепло и сытно. Как и мне. Но я… Я тоже не жена дочкиного папы. Не жена… Любовница. Постоянная.
— Надюша, спи, — он так стиснул меня со спины, что думала, точно лишусь пары ребер. — Все будет хорошо… Вот мне уже хорошо. Знаешь, как долго я мечтал, вот так вот уснуть?
— Долго, — буркнула я, уткнувшись носом в подушку. — Тринадцать лет.
— Дольше, — хмыкнул Лешка мне в спину. — Ты начала отползать от меня во сне намного раньше…
— Я не отползала. Мне просто хотелось спать одной.
— А мне с тобой. Чувствуешь разницу?
— Да, чувствую… Восемьдесят килограмм мышечного веса.
— Ты мне льстишь. Восемьдесят пять. Было, пару месяцев назад. Сейчас с нервами, может, уже все девяносто вешу. Но ты меня завтраком все равно накорми…
— Тебя Юля накормит, когда переодеваться поедешь.
Он замолчал. Напрягся. Я тоже.
— Никуда я не поеду. У меня в офисе есть сменка. Пусть думают, что их босс еще ничего. Может и вне дома ночевать.
— Пусть думают…
Пусть… Главное, чтобы правды не знали. Чтобы ее никто не знал.
Глава 9.5 “Мудреное утро”
— Который час?! — подскочила я в кровати. Пустой. Каким-то местом (и явно не ухом) почувствовав приближение Лешки. — Оливка встала?
— Она уже ушла, — склонился он к моему уху или все
же к щеке, со словами или скорее с поцелуем. — С котом.Я толкнула его, но он не упал — заранее крепко уперся кулаками в матрас.
— Ты ее видел? Говорил? — выдала я скороговоркой.
— Не видел и не говорил. Спал, как убитый. Но ее машины под окнами нет и кота у пустой миски тоже нет.
— Кот не мужик, чтобы с утра только об еде думать! Посмотри в шкафу. Да не в моем! У нее!
Леша лениво вышел из комнаты, но не настолько медленно, чтобы я успела встать и последовать за ним. Мы столкнулись на пороге.
— На месте кот. В шкафу. Может, она к Сашке намылилась? Не хочу знать… Не мое дело…
— Леша, что ты делаешь?
К чему вопрос, когда я вишу в воздухе и даже не пытаюсь дышать во время поцелуя… Еще шаг — кровать.
— Леша…
Оттолкнуть невозможно. Какие девяносто? Все сто кило грубой мужской наглости.
— Леша, ну не надо…
— Мне надо…
Я даже не пытаюсь удержать колени сведенными. Бесполезно проверять резинку трусов на прочность. Что-нибудь да лопнет — мужское терпение в первую очередь.
— Ты обещала накормить меня завтраком. Беру французский. С добавкой. Двойную порцию за вынужденную голодовку. Я не манж па си жур… Как там года по-французски? И как тринадцать? От такой утренней гимнастики можно сбросить и двадцать килограмм, и двадцать лет… Надька, ну не будь ты бревном! — он приподнял меня за плечи, явно заботясь о себе и немного о бретельках моей майки. — Хоть сделай вид, что ты хочешь меня так же, как хочу тебя я. А я хочу безумно, как в шестнадцать…
— Вот только не надо как в шестнадцать, ладно?
— Как в шестнадцать, увы, и не получится.
Он оттащил меня на середину кровати и себя — на середину моего тела. Нет, все же ушел с живота к груди, выше — к губам. Застрял на них, закрывая пальцами глаза, чтобы я забыла, что это утро, которое обязано было стать мудренее… Но даже я не стала умнее, не научилась нормально давать отпор. В пятнадцать получалось, а сейчас нет.
— Леша…
Он дал свободу одним моим губам и забрал ее у других. По телу прокатилась волна не радости, а сожаления, что я не в состоянии отключить мозг. Не только у мужиков, у нас, баб, тоже все по-дурацки устроено. Мы разные: они только об этом думают, а мы о чем угодно, только не о том, чтобы получить удовольствие от того, чего не смогли избежать. Боже, Леша, ну какого хрена утром играть большой концерт для фортепьяно с оркестром! Сейчас коты и правда заорут, требуя жрачки. Для них французский завтрак, увы, не вариант…
Для меня тоже: живот сводило и от голода тоже: можно сказать, что с прошлого утра у меня и маковой росинки во рту не было. Ужин прошел мимо… Сейчас сварю кофе и отрежу себе кусок торта. А можно и не резать — захомячить целиком, как сейчас сделал Леша — со мной.
Я прижала его к себе сильнее, чем он меня — нет, я бы с радостью его отпустила, но мне хотелось, чтобы он подольше помолчал. Разговор будет неприятным.
— Сейчас у меня большое желание позвонить в офис и сказать, что я заболел, — прохрипел он мне в ухо. — Проваляться в кровати до вечера. У нас такого с тобой точно никогда не было. Надо же когда-то начинать…