Он, она и три кота

Савка вошёл и встал напротив зеркала, но на себя со стороны не смотрел. Это я предпочла общаться с его отражением, не вынеся пронизывающего взгляда злых глаз. Он не ко мне пришел, но белобрысый засранец, видимо, обиделся и спрятался, а Барсик довольный развалился на диване, приняв, непонятно чью сторону.

— Люций! — позвала я его зычно, надеясь не покидать темной прихожей.

Очень боялась, что пылаю, точно в лихорадке. Да, я лихорадочно соображала, куда белобрысый черт мог спрятаться. На переноске остался ценник, но я не могла решить, что лучше для нас троих: снять бирку или вернуть покупку в магазин?

Савка сделал шаг от двери: помочь с поисками, да? Нет…

— Я тебя предупредила!

Мой позвоночник впился в резной уголок на пересечении коридора и прихожей, а голая икра почувствовала холод декоративного камня, предназначенного для кошачьих коготков. Сейчас мне хотелось испробовать свои на приближающемуся к моему лице. Но я все же толкнула его в грудь кулаками, и он успел лишь обжечь мне губы, не прикусив.

— Ты не знаешь, что такое я злая…

Теперь я даже могла погрозить ему пальцем: нос был слишком близко, как и он сам — до одури пахло его туалетной водой: никогда не научится выливать на себя вместо литра хотя бы половину… После него не проветришь квартиру. И себя уж точно! В таких случаях любовнику дарят туалетную воду мужа, чтобы уж наверняка! Но он больше мне не любовник, больше не…

— Даже не думай, понял?

Я прекрасно понимала, что справиться с ним не смогу. Рука не поднимется бить, а орать я уж точно не буду. Но второй подворотни мое несчастное сознание не выдержит. Мы простились — точка!

— А о чем ты сейчас подумала?

О том, что руки у тебя слишком длинные: сейчас подперли стену у моих ушей, превратив их в две морские раковины.

— Ни о чем… — проговорила я, стараясь ни о чем таком не думать.

Тело нагло воевало с разумом: уходя, уходи, это точно. И еще точно, что это у нас в голове, и когда это там, то мозги скукоживаются до размеров жеваной-пережеванной жвачки, и мы становимся такими же безмозглыми курицами, как и мужики… Этого молодого петушка надо гнать взашей и как можно быстрее, а то заклюет: выдернет из земли все рациональные зерна, и они не дадут всходов, и я никогда не дождусь плодов моей новой жизни… А дождусь хорошей затрещины от Лешки: у него давно терпение не железное. Нет, было железное, но сейчас врата в ад заржавели и скрипят… не всегда по делу. Но тут я получу за дело, точно… За мокрое… Засранец чувствует мое желание, потому и не отступает.

— Последний раз? — шепчет, перекладывая звуки каплей за каплей на мои пересохшие губы.

— С тобой каждый раз у меня был последним… Все, Савва, уходи… Пожалуйста…

Но он уже уткнулся мне в шею — проклятый вампиреныш, высасывает из меня каплю за каплей и сейчас высосет все здравомыслие. Вот бы сейчас сюда баллончик со слезоточивым газом. Но, кажется, он действует только на меня: глаза уже на мокром месте… Подлец! Да что я за квашня такая… Раскисла как девка. Растаяла, точно дура от влюбленного вранья. А ведь мне даже не врали… Меня использовали, как и прежде, как и все шесть месяцев. Поднять коленку и дать по яйцам — кажется, ничего другого мне и не остается. Но он поймал мою коленку и удержал на весу, а я пошатнулась, цапля одноногая, и свалилась ему на грудь. Не выбраться — круг его рук сомкнулся на спине — хорошо вырез маленький и ткань плотная, не добраться до застежки бюстгальтера, как ни старайся!

— Пусти! Слышишь?

Он ничего не слышал, и сделал все, чтобы я больше не говорила. Прикуси наконец язык. Я сейчас покажу тебе как… Вот так! Поняла? Умница…

Но умницей я пробыла всего минуту, которая потребовалась мне, чтобы бросить подачку инстинкту и включить разум на полную мощность. Да, потребовалось подкрутить мотор вручную, шло со скрипом, с мозолями… Было больно, безумно больно отрывать от себя это горячее тело, на котором, кажется, уже начала тлеть одежда. Ожоги с тела не сходят — я знаю…

— Я тебе русским языком сказала! — и развороченным твоими поцелуями.

Язык еле шевелился. Я лишь в далекой юности в Лешкиных объятиях чувствовала подобное крышесносное состояние нестояния. Коленки тряслись, и я благодарила советских строителей за множество несущих стен, которые мне не позволили снести при перепланировке квартиры. Сейчас они держали меня, точно соломинка, на плаву.

— Пошел вон! — сумела я собрать в кулак последние вспышки разума и дала ему в грудь: там, где по идее у нормальных людей сердце. Бьется. И чувствует боль другого человека.

Не знаю, что сейчас Савка почувствовал: удар или укол ревности: когда совесть ревнует своего владельца к одному малоуправляемому органу, который иногда заставляет мужиков ходить конем, теряя королеву…

— Пошел вон… — повторила я тихо. Да, не буди лихо… Но сердце во мне стучало уже на всю катушку. Выпрыгивало во многих частях тела, куда в обычном состоянии не добиралось. — Вон!

Я зажмурилась, пытаясь собрать зависшие на ресницах слезы. Он больше не наступал, но сжал перед собой руки в кулаки — чесались меня обнять? Или как у Лешки — прибить? Переноска валялась у моих ног.

— У тебя чек остался? — спросила я по-прежнему не своим голосом.

— Зачем?

Зачем я спросила?

— Я пришел за котом… — добавил он без всякого наводящего на размышления вопроса.

— Кошка просто так под руку подвернулась? — вскинула я на него уже почти сухие глаза.

Он ничего не ответил, только вздохнул и сглотнул. А мне бы сейчас глотнуть чего покрепче… Покрепче его объятий, чтобы унять бешеный стук кровоточащего сердца. Боже, прощаться надо один раз. Два — это невыносимо. Два — это самоубийство.

— Уходи, Савелий. Пожалуйста.

— Только с Люцием. Не хочу снова быть один.

— Кошка не заменит человека.

— Это кот.

Я сжала губы — да, как ты: белый и пушистый, но только на вид.

— Это не игрушка, — не унималась я, пытаясь вырвать из его рук переноску, чтобы выкинуть… в тартарары…

— Это часть тебя. Я ее заберу… Чтобы ты почувствовала пустоту…

— Вот как даже… Злой ты, Савелий.

— Как и ты, — не спускал он с меня горящих ненавистью глаз.

— Ты ненормальный…

— А ты, выходит, нормальная? Я с тобой встречался, а ты просто… Просто со мной…

Он вдруг постеснялся произнести глагол, в котором заключалась вся суть наших с ним встреч.

— Да, только. И ты это знал. Не надо сейчас выставлять меня похотливой сучкой.

— А ты такая и есть…

— Ну вот и отлично. Уходи. Не надо дышать со мной одним воздухом.

— Отдай кота и я уйду.

— Не отдам. Откуда я знаю, что ты с ним сделаешь… Уходи. На!

И я отпустила ремешок переноски.

— Верни в магазин.

— Не надо!

Он швырнул переноску на пол и повернулся ко мне спиной. Куртка не скрывала горб — весь ссутулился. Бедный… Ну как ты так мог… Что за детский сад? Не мог ты в меня втюриться, не мог…

Он сам справился с замком — не в первый раз ведь — и захлопнул дверь. Можно было не проверять: дверь точно закрыта. Кто бы только сказал, навсегда ли…

10.9 “Что делать с собакой?”

— Ты чего такая серьезная с утра? — удивился Лешка, найдя меня утром не под боком, а на кухне с пустой чашкой кофе и с пустыми кошачьими мисками.