ОН. Новая японская проза
Шрифт:
«Друзья! Мы с вами сейчас остались в полном одиночестве. Все то прекрасное, что от самого основания государства было заложено в характере нашего народа, повержено в прах. Но мы не имеем права отказываться от своего долга. Что бы ни произошло с народом, что бы ни произошло с прессой, мы будем следовать избранному пути, как велит нам долг. Будущие историки вынесут свой вердикт. Через сто лет, может быть, через тысячу… Это не важно».
Вдохновленные его словами, мы вернулись к своим обязанностям.
Но, увы, нашего мужества хватило ненадолго.
Вскоре нам стало известно о невероятной коррупции, поразившей ряды нашей Партии мира и согласия.
Депутаты ушли с головой в дележ прибылей от государственных концессий. Государственные предприятия в мгновение ока стали их удельной вотчиной.
Довольно скоро нижняя палата перешла под контроль фракции, образованной этими «подрядными» депутатами, верхняя палата не замедлила последовать их примеру.
Из-за этого властные полномочия президента резко сократились, и, как «предупреждала» пресса, он сделался марионеткой в руках лидера парламентской фракции.
Вслед за этим, высшие правительственные чиновники один за другим потеряли свои посты (впрочем, теперь это на японский манер называлось «провести реорганизацию»).
На их место пришли рядовые, совершенно недееспособные депутаты, известные лишь своим долгим сидением в стенах парламента. А для того, чтобы как можно больше депутатов могли побыть в высоком ранге, срок руководителей министерств был ограничен от полугода до года, и самых тупоголовых, ни на что не способных депутатов направляли туда в порядке очереди.
Так что к концу президентского срока в его команде ни осталось ни одного из первоначально назначенных сотрудников. (Мне тоже полгода назад пришлось уступить свое место заднескамеечнику из Партии мира и согласия. Я не высказывал особых возражений. В тот момент я подсознательно руководствовался японской поговоркой «Плетью обуха не перешибешь».)
Президент во всем прислушивался к мнению партии, с лица его не сходило раболепное выражение. Когда пришел срок оставить свой пост, он, учтиво склонив голову, произнес следующую маловразумительную речь:
«Власть — это то, что мы торжественно наследуем от начальствовавших верховных правителей, издревле трудившихся молча, сжав зубы, в поте лица своего. При всей моей неспособности, я дерзнул на протяжении восьми лет нести на себе тягостное бремя президентства, в избытке благодарности, навек запечатленной в моем сердце, добросовестно ступая шаг за шагом, внимательно прислушиваясь к мнению окружающих, какой бы пост они ни занимали, старательно исполнял все, что исполнить мне надлежало, в соответствии с чаяниями народа…»
Таким образом, с лица земли исчез последний неяпонец, и мы вступили в новую, головокружительную эпоху. В эпоху, когда в мире, кроме японцев, никого не осталось…
Nihonkoku no gyakushu by Kyoji Kobayashi
Copyright © 1996 by Kyoji Kobayashi
хисаки мацуура
причуды жизни
Было это лет десять назад. Энокида совсем не помнит, как он оказался в том месте. Поздно вечером от станции Ниппори ему надо было идти к станции Угуисудани, расположенной на линии железной дороги Яманотэ; по дороге он заглянул в странного вида кофейню. С маленького пустыря у шоссе, ведущего в Иридани, он свернул направо; там вплотную к железнодорожным путям теснилось множество построенных десятки лет назад развалюх. Чтобы скрасить унылый вид, перед некоторыми домами стояли кадки с деревцами, но все равно оставалось ощущение, что жители квартала с трудом доживали там свои дни в ожидании неизбежного сноса домов. Оказавшись в столь неприглядном месте, Энокида несколько растерялся, но, когда за извилистой тропинкой его взору открылся маленький скверик с крохотными качелями и детской горкой, на душе немного потеплело.
На дальней стороне скверика стоял неказистый домик с вывеской «Кофейня „Аллея“». Вспоминая об этом позже, Энокида никак не мог взять в толк, что побудило его толкнуть открывающуюся в обе стороны замызганную стеклянную дверь, как вообще он мог войти в
сомнительного вида заведение почти в полночный час. То ли начинавшийся дождь загнал его в эту кофейню, то ли хмель еще не выветрился, а может, просто захотелось выпить кофе. Как бы то ни было, Энокида открыл дверь и заглянул вовнутрь: безрадостное ощущение вызывали стоявшие почти вплотную друг к другу три столика, каждый на двоих, и убогое убранство — репродукции безвкусных картин на белесых стенах и дешевая утварь. К тому же в этом тесном заведении не было ни одного клиента, и Энокиде тут же захотелось повернуться и уйти. Но все же он вошел; возможно, на него благотворно подействовала необычайная мелодичность голоса пожилой женщины, которая поприветствовала его не слишком радушно, но и не холодно.— Можно войти? Поздновато, правда…
— Проходите, пожалуйста. — Женщина неопределенным жестом указала на один из столиков. Увидев, что посетитель замешкался, она пробормотала: — У нас и второй этаж есть.
«Надо же, а я и не заметил», — подумал про себя Энокида.
Действительно, от самой двери наверх вела узкая крутая лесенка. Рядом с пожилой женщиной стояла, прижав к груди круглый поднос, девица, судя по возрасту — ее дочь. Своим безразличным видом она показывала, что Энокида прервал их разговор. Он почувствовал себя посторонним в этой маленькой кофейне, где две женщины вели свою, не для чужих ушей, беседу.
— Ладно, пойду на второй этаж, — бормоча это, он стал подниматься по лесенке.
— Извините, обувь снять забыли…
«А, туда надо без обуви… Вообще, куда меня занесло? — подумал Энокида. — Маленькая забегаловка, или что посолиднее? Впрочем, на двери написано „Кофейня“.»
Чувствуя что-то вроде досады, он все же снял обувь и, прежде чем подняться на второй этаж, заказал именно кофе. Убедившись, что женщина поняла его, о чем свидетельствовал кивок головой, он взошел на ступеньки скрипучей, пропахшей плесенью лестницы.
Наверху лампочка без абажура еле освещала узкий коридорчик, который заканчивался пожелтевшей от времени раздвижной стеной-перегородкой. Поскольку рядом, вероятно, был туалет, идти, наверное, следовало, за перегородку. Помещение ничем не отличалось от самого обыкновенного жилища. За перегородкой оказалась приблизительно десятиметровая комната в традиционном японском стиле — в ней стоял маленький комод, в углу валялось несколько подушек для сидения, к окну был придвинут низенький столик с пепельницей. Испытывая недоумение (черт-те куда занесло) пополам с апатией (будь что будет!), Энокида поднес к столику подушки, скрестив ноги сел на них, облокотился о стол и закурил. Тут же послышалось скрипенье лестницы, шаги, после чего с невозмутимым видом вошла молодая подавальщица, неся кофе и сахар. Пробормотав формальное «Приятного аппетита», она удалилась вниз по скрипучей лестнице.
Почти час провел Энокида в этой странной комнате. Впрочем, странность ее заключалась единственно в том, что она была слишком обычная — миллионы японцев спят, едят в таких комнатах: ни малейшего намека на «заведение», «кофейню». Так и осталось невдомек Энокиде, как случилось, что он сидит тут и прихлебывает кофе. На стенах висели календари с фотопейзажами, несколько хрупких безделушек украшали комод, на нем же стояли в рамочках фотографии: улыбающиеся женщины-подавальщицы, которых он встретил внизу, а также дети и старики. Притолоку украшала стрела от лука «Хама» [22] с надписью «Храм Симоя». Приоткрыв грязное, с обветшавшей рамой окно, можно было увидеть тот самый скверик, на котором старшеклассники — мальчики и девочки, — не обращая внимания на дождь, в сандалиях на босу ногу катались на качелях. Двое, лениво раскачиваясь, вели неторопливый беззаботный разговор. Солнце давным-давно село, но влажная духота конца лета не спадала и в этот час. Неподалеку, за домами и сквером, проходила кольцевая линия электрички Яманотэсэн и связывающая Токио с Йокогамой линия Кэйхин — Тохоку, по которым каждые несколько минут мимо маленькой станции с грохотом проносились поезда.
22
По повериям японцев луком «Хама» уничтожали чертей.