Опаленная юность

Группа окровавленных, грязных, обросших бойцов ринулась вниз, перепрыгивая через трупы, скользя в лужах крови.

— Ура! — едва слышно крикнул Бельский, но ему казалось, что от этого крика пухнет и наливается болью голова.

Иванов выбежал вперед и что было силы крикнул:

— За Москву!

Этот крик услыхали красноармейцы, бежавшие к школе. Иванова схватил в объятия какой-то боец. Другой обнял Бельского. Громадный Тютин тискал невысокого артиллериста, а рядом с уже успокоившимся Быковым стоял чернявый артиллерийский лейтенант Хаштария и радостно говорил:

— Я знал, что ты не сдашься, дорогой, знал, что выдержишь! Сердце подсказывало, понимаешь, дорогой! Давай, дорогой, поцелуемся!

— Жив-здоров, окруженец?

Быков вытянулся перед командиром батальона.

— Ничего, ничего, раз целуешься, значит, здоров. А за танк благодари товарища Хаштарию, он подбил.

Глава четырнадцатая

Свидание

Покинув госпиталь, Андрей и Сорокин очутились в густой толпе. Улицы столицы были затоплены народом. Люди бросались к вокзалам и, убедившись, что неорганизованным путем приобрести билеты на поезда невозможно, так как эвакуировались учреждения и заводы, брели к окраинам города пешком. Обывателей подхлестывали панические слухи: сеятели и разносчики этой паники большей частью числились в архивах гитлеровской разведки как шпионы и провокаторы.

Выбравшись из толпы, Сорокин попрощался с Андреем и ушел разыскивать фронтовой офицерский резерв. Пожимая руку Курганову, он сказал:

— Может, и не увидимся, но на всякий случай… У тебя замечательная родственница. — Сорокин точно не знал, как называют жену брата, не то невестка, не то золовка, — и ты ей передай… Впрочем, ладно! Буду жив, увижу сам. Прощай!

Андрей вздохнул и, отойдя в сторону, стал обдумывать, что делать дальше. Ему, как и всякому фронтовику, хотелось попасть в свою часть, а от бывалых солдат Андрей слыхал, что из запасного полка в свою часть, как правило, не попадешь.

Курганов расспросил встречных бойцов, не слышали ли они, где находится ополченская дивизия. Младший командир с перевязанной рукой сказал ему:

— Точно не знаю, друг, но ты подавайся на Можайск. Не в самый город, конечно, там фрицы, а направление на него держи. Где-нибудь встретишь своих ополченцев. Курить есть?

Андрей направился дальше, стремясь попасть на Можайское шоссе. Мимо проносились военные грузовики, но он не пытался «голосовать», не знал еще о такой практике. Навстречу устало шагали подмосковные колхозники, рабочие, служащие, которых фашистское наступление изгнало с родных, обжитых мест.

Невдалеке от шоссе попалась группа девушек, возвращавшихся после работы домой. Андрей равнодушно скользнул по ним взглядом и вдруг ахнул. Среди них в темном ватничке и деревенском платочке шла Лара.

Он поморгал, провел рукой по глазам. Не может быть!.. Показалось!

Он еще раз взглянул на проходившую мимо девушку. Она с кем-то разговаривала и не заметила Андрея. Но он уже понял, что не ошибся. Голос был ее — спокойный, нежный, мелодичный…

Андрей в два прыжка нагнал работниц и, задыхаясь, окликнул.

Девушки обернулись все разом. В глазах их засветилось любопытство. От неожиданности Лара отступила на шаг. Перед ней стоял худощавый красноармеец, подтянутый, ладный, в сдвинутой на бровь пилотке. Рука бойца висела на перевязи.

— Андрей? — неуверенно прошептала Лара. — Андрюша!

Не стесняясь подруг, девушка порывисто обняла его.

Андрей почувствовал легкое прикосновение теплых губ.

Когда оба оправились от неожиданности и смущения, Лара сказала:

— А я здесь. На заводе теперь работаю. Идем ко мне, я в общежитии…

Девушки деликатно ушли вперед.

В общежитии Лара сказала:

— Тут живут две из нашего цеха, а здесь Нинка Шишкова, она во вторую смену.

— Наша Нинка? Шишкова?

— Она самая! Ну, а как ты? Где служишь? Воевал уже?

— Немного. Из госпиталя возвращаюсь в часть.

— Так ты ранен? Боже мой, а я думала, что-нибудь вроде ушиба.

Андрей усмехнулся:

— Посмотри на меня — изменился?

— Изменился, конечно! Повзрослел! — Лара хотела сказать, что Андрей похорошел, но сдержалась.

А он действительно похорошел, стал похож на своего старшего брата. Лара еще раз пристально взглянула на юношу и, приметив синеватый рубец, взбороздивший веко, и рассеченную шрамом бровь, почувствовала неожиданную слабость.

В комнате, где жила Лара, было сравнительно уютно.

— Садись, Андрюша, раздевайся! Бровь тебе немного… надеюсь, ничего серьезного?

— Пустяки, слегка задело.

Андрею было неприятно, что Лара так спокойно относится к его ранению, не ахает, не ужасается. Обиженный, он не стал просить ее помочь ему снять шинель и, высвободив кисть, осторожно сбросил шинель сам. К своему удивлению, боли он не почувствовал.

«Заживет!..» — подумал Андрей, и к нему вернулось хорошее настроение.

Они проговорили около часа, припоминали школьную жизнь. О себе Андрей ничего не говорил, а Лара больше ни о чем не расспрашивала.

Внезапно Лара спохватилась.

— Ах, какая же я дура! Сейчас тебя покормлю.

— Спасибо, я не голоден.

— Знаем, как не голоден. Ты не стесняйся, я рабочий паек получаю.

Лара быстро сварила картошку, нарезала сухой колбасы, луку, открыла банку консервов, почистила селедку.

— Царский ужин! — бормотала она, споласкивая руки. — Говорят, сам Людовик Шестнадцатый так не питался.

— Он ел куропаток и фаршированных зайцев, — уверенно поправил Андрей. — Помнишь, историк рассказывал? Забыла? И еще устриц и трюфеля.

— Чепуха! У нас с тобой преимущество — подмосковная Картошка. Он такой наверняка не пробовал. Садись к столу, Людовик, а то остынет…

Разом схлынула напряженность. Оба повеселели, почувствовали себя проще.

— Давай я тебе селедку очищу. Ты что предпочитаешь: голову или хвост?

— Все равно. Давай голову.

Идеально! Каждый берет то, чего ему не хватает!

Андрей, смеясь, катал по тарелке картофелину, дул на обожженные пальцы.

— Стой, стой! — вспомнила Лара. — Сейчас я тебя вот чем угощу!