Операция «Гадюка»

Над ними висела хрустальная люстра умопомрачительных размеров, которая, как ружье на стене, должна когда-нибудь выстрелить и разлететься на миллион искр по пыльному каменному полу.

Сквозь разбитое стекло было слышно каждое гулкое слово, произнесенное в холле.

– А как Мосин? – спрашивал Лядов. – Гена Мосин, как он?

Человек, обклеенный нашивками, отвечал обстоятельно и басовито. Лядова он знал и доверял ему.

– Мне не докладываются, – говорил он. – Кто будет мне докладываться? Они меня в большинстве и тогда не замечали. Что такое – зам по режиму? Только когда я заходил в лабораторию или к себе вызывал за нарушение. Тогда спохватывались.

– Ну уж брось, Николаич, – возразил Лядов. – Мы с тобой сколько вместе выпили?

– Ты что-то выглядишь неладно, – сказал Николаич. – Болеешь? Или последствия? У нас у многих последствия, а меня ничего не берет.

– А я обрадовался, что тебя увидел, – сказал Лядов, – я когда моего друга сюда подышать воздухом привез, не думал, что кого-нибудь из знакомых встречу.

– А ты что, провалился тогда? Исчез, как дезертир с боевого участка.

– Пришлось уехать. Ты же знаешь мои семейные дела.

– А многие удивлялись.

– Честное слово – личные причины.

– Вот видишь, до чего нас перестройка довела, – сказал Николаич. – Чтобы я, зам по режиму, можно сказать, генерал-майор, работал охранником!

– Ну уж, наверное, не охранником, а начальником охраны.

– Только слово одно. У меня всего двое осталось. Спят еще. Ночью ходили. Ночью опасные воры приезжают, за досками и стеклом по домам шарят. А остальные сбежали.

– Как так сбежали?

– А так, что не платят нам. Вот люди и бегут.

– А что, армия не помогает?

– У нее свои проблемы. Не помогает.

– Хорошо, – сказал Лядов, – пошли к тебе, посидим, ты нам посоветуешь, где можно порыбачить.

– А у вас машина?

– Мы машину не стали брать. Оставили все снаряжение на станции, а сюда на автобусе.

– Ну пошли, пошли, – сказал генерал Николаич.

Он развернулся и понес свой рыхлый живот к приоткрытой двери в дальнем конце вестибюля.

Они по очереди скрылись за дверью – впереди Николаич, за ним легким суворовским аллюром Лядов. Наконец Майоранский. Этот был всех старше и слабее, потому еле тащил ноги.

Но, глядя на него, Егор понимал, что и он безнадежно стар, ему сделать шаг – выше сил. А рядом Вера, интересно, сколько она берет в высоту? Или бегает с барьерами?

Спросить Егор не успел.

Вера сказала:

– Пошли. Больше здесь охраны нет.

– Куда?

– Нельзя от них отставать. Мы не знаем, куда их понесет.

Вера уверенно пересекла вестибюль. Егор брел за ней, он поглядел наверх: хрустальная люстра – сейчас рухнет.

Снаружи встало солнце, и первые горизонтальные лучи достигли подвесок люстры, породив взрыв света.

На полу валялось много окурков.

Вера попала в поток света и, окруженная золотым нимбом, казалась античной богиней из тех быстрых охотниц или бегуний, что соревновались с оленями.

Она подошла к двери со скромной табличкой «Комендатура».

Встала у косяка.

Егор испугался, что дверь откроется и кто-нибудь выйдет. Он собрал все силы и добежал до Веры.

Вера стояла, прижавшись спиной к косяку, голова склонилась к щели в неплотно прикрытой двери.

Ей, может, и было что-то слышно, Егор же не слышал ничего, кроме невнятного гула голосов.

Он хотел попросить Веру повернуться, но тут изнутри донесся короткий и натужный вскрик, будто человек поднимал непомерную тяжесть и надорвался. Потом наступила тишина.

– Да в кармане ищите, в кармане, – раздался громкий голос Лядова. – Быстрее.

Вера оторвалась от стены и, схватив Егора за руку, потащила его в сторону, к лестнице, ведущей наверх, к зрительному залу. Егор вдруг, как в кошмаре, понял, что он уже был в этом кинотеатре и так же прятался под широкой лестницей на второй этаж, только это была лестница в ресторане «Приморский», где собирались консулы.

Стало совсем муторно, Вера сильно дернула его за руку – и вовремя, потому что как раз в этот момент высунулся Лядов и начал осматриваться. Вера замерла, прикрыв телом Егора, словно полагала, что на женщину не обратят внимания.

Им помогло то, что солнечные лучи, пересекавшие вестибюль, били Лядову в лицо, а лестница была в густой утренней тени.

– Выходите, – сказал Лядов. – Все в порядке.

– Я посижу, – сказал Майоранский, – мне дурно.

– Кончим работу и будем тогда сидеть, – отозвался Лядов.

Майоранский принялся грязно ругаться, но ругался он так негромко, монотонно и равнодушно, что ничего неприличного в его ругательствах не было.

Потом, придерживаясь за стенку, он опустился на пол и сел, прислонясь спиной к стене.

– Пять минут, – сказал он.

– А то пойду без вас, – пригрозил Лядов. – А вы тут останетесь подыхать.

– Славный разговор между коллегами, – отозвался Майоранский. – Как сейчас слышу отзвуки гуманизма.

– Не вам говорить о гуманизме, Лев Яковлевич!

– А вы откуда знаете?

– Птичка в клюве принесла!

– А в самом деле, вы это придумали? Вы придумали, чтобы меня оскорбить?

Майоранский был испуган.

– Почему? Но я знаю от Берии, он мне сам говорил, что, когда отравленные вами заключенные умоляли вас их прикончить, вы смеялись им в лицо.

– Ложь! Наглая ложь.

Сидя, Майоранский поднял тонкий палец, словно боярыня Морозова, сидящая в розвальнях.

– Вставайте, идти пора, – сказал Лядов.

– Нет, постойте! Вы кинули мне в лицо обвинение, и я считаю своим долгом его опровергнуть.

– Даю вам минуту, – сказал Лядов. – Потом уйду.

– Во-первых, – произнес Майоранский, тряся пальчиком, – я отсидел от звонка до звонка по сфабрикованному против меня обвинению в сотрудничестве с Берией и Судоплатовым. Так что даже формально обвинить меня нельзя.

– Кто вас обвиняет?

– Не перебивать! Я доктор наук и профессор! Если бы не эти... эти волюнтаристы, я был бы сейчас академиком! У меня есть план ликвидации американского империализма.

– Тут у нас с вами много общего, – согласился Лядов. – Только американскому империализму плевать.