Орджоникидзе

Астрахань, полусгоревшая во время недавнего контрреволюционного мятежа, ежедневно подвергавшаяся налетам английских эскадрилий, жила по суровым законам фронтового города. Военные моряки потребовали у всех, кто был на баркасе, — по тем временам они считались пришедшими из-за границы, — документы. Серго ничего предъявить не мог. Он еще зимой, отправляясь в тыл к деникинцам, сжег свой мандат.

— Вам, гражданин, придется пойти с нами в особый отдел! — объявил Орджоникидзе начальник патруля, молодой подтянутый моряк в голландке и форменке, из-под которой выглядывал полосатый тельник. На узком кожаном ремне у него висел огромный маузер в деревянной кобуре.

Камо и Дудин возмутились. Серго же встал на сторону матросов. Попросил только, если можно, отправиться не в особый отдел, а к командующему флотом Раскольникову. [77]

— Командующий знает меня много лет. Мы — друзья.

Серго доставили на двухпалубный пароход "Короленко", в походный штаб комфлота. Вахтенный начальник доложил командующему:

— К вам неизвестный человек без документов. Называет себя Серго.

— Серго? Немедленно просите его! Нет, я сам…

77

"Не было ни одного матроса, красноармейца или партийного работника, который бы не слышал о Раскольникове, — пишет в своих военных мемуарах Николай Равич — активный участник гражданской войны, сотрудник Дзержинского и один из первых советских дипломатов. — Раскольников был председателем Кронштадтского комитета большевиков: он поднял Кронштадт вместе с Дыбенко, Коллонтай и Рошалем… Раскольников был связным у Ленина, когда Владимир Ильич скрывался в Разливе, по указанию Ленина руководил потоплением Черноморского флота в Новороссийске. Он был организатором Волжской военной флотилии, которая прославилась в боях с. белыми. Затем Раскольников командовал Балтийским флотом и ушел с флота вследствие ссоры с Зиновьевым".

Раскольников, изменив своей морской невозмутимости, выскочил из салона. Вахтенный едва успевал за длинноногим командующим. У трапа ждал Орджоникидзе.

Высокий могучий Федор, Федорович сжал Серго в объятьях. Трижды крепко расцеловались. Начало их дружбы относилось еще к 1912 году. У Раскольникова Серго провел и последнюю ночь перед арестом и заключением в Шлиссельбургскую крепость.

Сейчас Раскольников объявил, что он помимо всего еще и должник Серго.

— Ты, наверное, не знаешь, — рассказывал Федор Федорович, — нас, нескольких балтийских моряков, в начале интервенции захватили в плен англичане. Любезно дали понять, что долго держать нас не станут, отправят к праотцам. Я подбадривал себя словами Гёте:

Лишь тот достоин жизни и свободы, Кто каждый день идет за них на бой.

Как-то утром полный поворот руля, — продолжал Раскольников. — Джентльмены осведомляются о нашем самочувствии, поздравляют со скорым возвращением на родные берега. И все потому, что некий чрезвычайный комиссар арестовал английскую военную миссию. Обменяли нас на двенадцать офицеров.

— За такую мою доброту вези меня, Федор Федорович, поскорее к Кирову.

Вскоре они втроем сидели на тесном диване в кабинете Сергея Мироновича. Потом комфлота вернулся на свой флагманский корабль. Серго и Сергею в первый час знакомства нужно было очень много сказать друг другу.

Июньская ночь, ох, как коротка! Схватились, когда уже рассвело. В будущем им часто придется вместе встречать зарю. Впереди много по-братски разделенных бессонных ночей, трудных дней, общих радостей.

В центре Москвы, на площади у Страстного монастыря, Тверской и поперек Охотного ряда, на солнце выгорали плакаты всевобуча: "Тогда лишь гражданин чего-нибудь достоин, когда он гражданин и воин!"

Серго мог не опасаться. Его отдых, на котором настоял Владимир Ильич, продолжался меньше недели. Падение Минска, быстрое продвижение бело-поляков к реке Березине заставило Ленина снова направить Орджоникидзе на фронт. Членом Реввоенсовета XVI армии, принимавшей на себя главные удары легионов "коменданта панства" Пилсудского.

На стороне белополяков было тройное превосходство в численности войск и сколько угодно военной техники — американской, английской, французской. По сообщению западных информационных агентств, английский военный министр Уинстон Черчилль "информировал съезд консервативной партии о подготовляемом Антантой смертоносном ударе по большевикам. После сосредоточения всевозможных военных припасов вдоль всех границ Совдепии начнется наступление на Москву армий 14 государств. Это наступление должно начаться в конце августа или в начале сентября… По расчетам Черчилля, Петроград должен пасть в сентябре, а Москва — к рождеству. Далее впредь до окончания усмирительной работы в стране Россией будет управлять смешанная комиссия под военной диктатурой".

С самого начала Серго знал: на свежие дивизии надеяться не приходится. Ни одного резервного полка XVI армия не получит. Статья Ленина "Все на борьбу с Деникиным", напутствие члена Революционного военного совета республики Сергея Ивановича Гусева [78] не оставляли сомнений — опасность, возникшая в эти летние месяцы на Западном фронте, все-таки не меняет военных планов Центрального Комитета партии. Основные силы республики остаются прикованными к Южному и Восточному фронтам. Противостоят Деникину и Колчаку.

78

С.И. Гусев — член КПСС с 1896 года. По революционной борьбе и жизни в эмиграции Сергея Ивановича близко знал и очень ценил Ленин. В годы гражданской войны Гусев — крупный военный работник, один из руководителей Красной Армии

На терзаемой легионерами земле Белоруссии Орджоникидзе должен был повторить свой северокавказский опыт — найти силы на месте, поднять их на защиту западных рубежей республики. Переломными были бои у Борисова. Серго сам ходил в разведку, установил связь с революционным подпольем и рабочим населением городских окраин. Одновременным ударом с фронта и тыла белополяков вышибли из Борисова. Березина, с обеих сторон сжатая высокими берегами, надолго стала пограничной рекой.

А на юге тучи все более сгущались. Добровольческая армия взломала весь центральный участок фронта, прикрывавший подступы к Москве. Белые заняли Курск, Воронеж, Орел. Приблизились к Туле. Одновременно с главным стратегическим ударом Деникина отвлекающее наступление повели Колчак в районе реки Тобол, Юденич — на Петроград, интервенты — на Севере и в Средней Азии.

На фронт уходил каждый пятый, потом каждый третий, вслед каждый второй коммунист.

Центральный Комитет партии объявил "партийную неделю". "Правда" огромными буквами печатала призыв:

"Коммунисты — правящая партия, которая пилит дрова, сражается на фронтах, грузит вагоны и расстреливает своих собственных членов, если они оказываются негодными. Идите, товарищи, в эту партию!.."

"Мы идем!" — ответили свыше двухсот тысяч рабочих и работниц.

"…это чудо, — писал в те дни Ленин, — рабочие, перенесшие неслыханные мучения голода, холода, разрухи, разорения, не только сохраняют всю бодрость духа, всю преданность Советской власти, всю энергию самопожертвования и героизма, но и берут на себя, несмотря на всю свою неподготовленность и неопытность, бремя управления государственным кораблем! И это в момент, когда буря достигла бешеной силы…"

Все, что было лучшего, республика отдавала Южному фронту. С крутого берега Березины на Орловское направление экстренно перебросили Латышскую стрелковую дивизию, бригаду Червонного казачества и в качестве резерва к ним Эстонскую бригаду в три с половиной тысячи штыков. Представителем Реввоенсовета при этой ударной группе был назначен Орджоникидзе. "Назначение Серго, — сообщало Главное Командование в Центральный Комитет партии, — было обусловлено тем, что он лучше, чем кто-либо другой из ответственных работников фронта, знал Латдивизию и пользовался там большим влиянием".

Одиннадцатого октября 1919 года части ударной группы, совершив 33-километровый бросок под проливным дождем, завязали бои с офицерским корпусом Кутепова. В первую штыковую атаку латышских стрелков повел Серго.

На новом месте Орджоникидзе увидел много такого, что заставило забить тревогу. Пятнадцатого октября из села Сергиевского он обратился к Ленину:

"Дорогой Владимир Ильич!

Сегодня я думал заехать в Москву на несколько часов, но решил, что лучше — скорее в армию. Я теперь назначен в Реввоенсовет XIV армии. Тем не менее решил поделиться с Вами теми в высшей степени неважными впечатлениями, которые я вынес из наблюдений за эти два дня в штабах здешних армий. Что-то невероятное, что-то граничащее с предательством. Какое-то легкомысленное отношение к делу, абсолютное непонимание серьезности момента.

В штабах никакого намека на порядок… Среди частей создали настроение, что дело Советской власти проиграно, все равно ничего не сделаешь. В XIV армии какой-нибудь прохвост Шуба, именующий себя анархистом, нападает на наши штабы, арестовывает их, забирает обозы, а комбрига посылает на фронт под своим надзором для восстановления положения. В XIII армии дела не лучше. Вообще то, что здесь слышишь и видишь, — нечто анекдотическое. Где же эти порядки, дисциплина и регулярная армия Троцкого?! Как же он допустил дело до такого развала? Это прямо непостижимо. И, наконец, Владимир Ильич, откуда это взяли, что Сокольников годится в командармы? Неужели до чего-нибудь более умного наши военные руководители не в состоянии додуматься? Обидно и за армию и за страну. Неужели, чтобы не обидеть самолюбие Сокольникова, ему надо дать поиграться с целой армией? Но довольно, не буду дольше беспокоить Вас. Может быть, и этого не надо было, но не в состоянии заставить себя молчать. Момент в высшей степени ответственный и грозный. Кончаю, дорогой Владимир Ильич. Крепко, крепко жму Ваши руки.

Ваш Серго".