Осел у ямы порока

Я отряхнул с глаз пелену ослепления и как говориться остолбенел от неожиданности. Передо мной, за широким столом сидел мой бывший тренер Михаил Иванович Крюков. Тот самый, с которым я до армии спортом занимался. Не видел я его уже года три, но дядя Миша совсем не изменился. Я как пришел после армии, на следующий же день поехал в спортзал, но секции нашей там не было, а помещение было занято тремя магазинами. На мои вопросы, а где же сейчас занимаются районные силачи, молоденькие продавщицы дружно улыбнулись и пожали плечами. Это я только потом узнал, что дядя Миша пошел работать в милицию, и стало ему тренировать гиревиков недосуг. Секция еще полгодика поскрипела и распалась. То, что Михаил Иванович работает в милиции, я знал, но что он здесь заместитель начальника и будет сейчас вершить мою судьбу, это стало для меня равносильно удару обухом по голове. Сколько же в жизни совпадений бывает разных?

Дядя Миша внимательно выслушал мои сбивчивые показания о вчерашних похождениях, почитал какую-то бумагу и всё время качал головой.

– Как же так Андрюша? Как же тебя так угораздило? Это же статья. Это не просто неповиновение и сопротивление, это можно расценить как нападение на работников милиции. Ой, ой, ой. Зря ты уголовную карьеру начать решил. Ой, зря. Не советую я тебе сюда лезть, нет здесь ничего хорошего, дрянь одна.

Он покачал еще немного головой и попросил меня выйти в коридорчик, а сам взялся за телефонную трубку. Я сидел на жестком стуле и жалел свою загубленную молодость. Перед глазами кружили видения тесных да смрадных камер с крепкими запорами и колючие заборы неволи с угрюмыми вышками да злобно тявкающими собаками. Видение было жутким и тоскливым. Вот угораздило, так угораздило. И чего меня вчера Генка в это кафе гадское потащил? Если бы мы туда не зашли, то все бы нормально было. А теперь чего?

Мимо меня, в кабинет Михаила Ивановича прошел коренастый младший сержант. Он почему-то откровенно зло сверкнул глазами, и как мне показалось, довольно мстительно улыбнулся. Дверь оказалась чуть приоткрыта, и я прислушался к кабинетному разговору, который, как, оказалось, касался моей судьбы.

– Ты, вот, что Скворцов, перепиши этот рапорт, – негромко попросил младшего сержанта дядя Миша. – Чего парню жизнь-то ломать?

– Извините, товарищ подполковник, – заупрямился младший сержант, – но рапорта я переделывать не буду. Если бы Вы видели, что Ваш родственник вчера в дежурке вытворял, то Вы бы, наверное, по-другому бы сейчас заговорили. То, что я в рапорте написал, это еще цветочки, даже не цветочки, а так бутончики полураскрытые, ягодки же описать у меня грамотности не хватило. Не буду я рапорт переписывать, пусть посидит годика четыре. Поумнеет там, и станет свободным добропорядочным гражданином с чистой совестью и умной головой. Извините ещё раз, товарищ подполковник, но рапорта я сегодня переписывать не буду.

В кабинете наступила тишина, а мой лоб покрылся холодным потом, а ушах застучало, к горлу подкатил ком, и мне показалось, что я теряю сознание. Но мне это только показалось, сознания я не потерял, а сквозь противный стук в ушах услышал опять голос дяди Миши.

– Во-первых, он мне не родственник. Может я за родственника тебя, и просить бы не стал, а за него хочу попросить. Представь себе, я подполковник, солидный подполковник, в годах уже, перед тобой молокососом унижаюсь, прошу и прошу настойчиво. Ты взвесь ситуацию, подумай, нам ведь с тобою еще вместе работать и, наверное, не один год. Во-вторых, я еще раз тебя прошу дугой протокол написать, а рапорт этот порвать. В-третьих надо говорить или так общий язык найдем?

Опять наступила тишина, в которой что-то было разорвано и что-то вновь писалось. Мне стало немного полегче. Вскоре из кабинета выпорхнул младший сержант, во взгляде которого уже не было мстительных эмоций, а только злость одна, и не маленькая злость. Я протиснулся опять в кабинет, посидел с понурой головой, рассказал про Пашку и стал ждать. Дядя Миша молча выписал мне какую-то бумагу, велел заплатить штраф и с ним в кабинете этом больше не встречаться.

– Надо чего приходи, но только держись подальше от криминала. Не связывайся с блатными. Прошу тебя Андрюша. По доброму прошу. Уж очень публика здесь нехорошая собирается. Пашку конечно жалко. Ведь говорил я ему, потерпи немного, наладится в милиции жизнь, да только он терпеть не захотел, в бизнес сунулся. Впрочем, что теперь об этом говорить, Пашку то словами и сожалениями не вернешь. Он свой выбор сделал и видно не угадал. Ладно, Андрей иди и смотри, чтобы ко мне больше не попадал. Второй раз жалеть не буду, а буду считать, что моего доверия не захотел оправдать. Понял?

12

На остановке стояли люди и ждали автобуса. Слава богу, никого знакомых не было, но мне всё равно казалось, что от меня несет тюремной камерой за версту и шарахается от меня честный люд, как черт от ладана. Делать ничего не хотелось, всё существо моё ощущало какую-то безысходную пустоту, которая бывает, наверное, только после непоправимых трагедий. Видеть никого не хотелось, да и не только видеть, жить вообще не хотелось, но надо было. И тут я вдруг подумал, а зачем надо-то? Зачем мне сейчас идти на унизительный разнос завгара? Зачем просить его о помиловании за прогулы? Потом объяснять тете Клаве, где я пропадал два дня. Почему обещание насчет починки забора не выполнил. Зачем? Может…

Что сделать после «может» я додумать не успел и был схвачен за рукав моим недавним другом по камере – Чуней.

– Ни хрена себе, Андрон? Тебя чего, отпустили? Да не может быть. Андрон, неужто ты? Во, блин!

Я пожал плечами и огляделся. Рядом с довольным и удивленным Чуней, стоял другой мой камерный знакомый – Крот. Он тоже качал головой, но удивлялся меньше. А вот Чуня, тот никак не мог успокоиться и прямо-таки прыгал вокруг меня:

– Ну и дела. Андрон, я думал, тебе уж суток-то пятнадцать влепят, а ты вот он, стоишь тут передо мною, как хрен перед гурьбой. Чудеса. Пойдем, накатим немного за такую удачу. Здесь если не выпьешь, судьба здорово обидеться может. По себе знаю. Пойдем.

Я опять решил попытаться отказаться, пить совсем не хотелось, но с другой стороны, а что мне ещё оставалось делать. Чего, пойти сейчас к завгару на поклон и унижаться там по полной программе. Только пить все равно не хотелось. Муторно было на душе. Лучше отказаться. Да только не тут то было. Вцепился в меня Чуня, как бойцовский пес в шкирку своего соперника и, не ослабляя хватки, перешел в атаку:

– Не по-товарищески ты Андрон поступаешь. Как сидели вместе, так друзья были, как пойти выпить, так ты на попятную. Брезгуешь что ли? Тебе чего с нами кирнуть западло? А?

Я жалобно посмотрел на подошедший автобус, и мы пошли в другую сторону, к подвалу, которому какой-то, по всей видимости, очень веселый человек присвоил имя «Бар».

Поскольку была только первая половина дня, бар был пуст. Я сунул Чуне деньги, и он быстро организовал сервировку стола, одарив нас стаканом и тремя бутербродами. Мне вдруг показалось, что один из этих бутербродов был именно тот, которым мы в субботу пытались закусить с Генкой в кафе. Однако чувство голода побороло неприятные воспоминания, и бутерброд на этот раз закончился быстро. Выпили еще, и мне в очередной раз полегчало. Жизнь перестала казаться мрачной да безвыходной, и мне уже хотелось плевать на сволочь завгара вместе со всем нашим гаражом и тети Клавиным забором. Чего я им всем обязан, что ли? Всё равно для всех хорошим не будешь. Чуня болтал без перестатья. Есть на свете тип таких людей, которые готовы говорить обо всём и притом очень много. Вот именно представитель такого типа сейчас сидел перед нами. Нам тоже хотелось говорить, но перехватить инициативу никак не удавалось. Помогла только помощь со стороны. Спустились по заплеванным ступенькам бара два знакомца Чуни с расписанными татуировками руками, и он бросился обговаривать их.

– А ты на птичнике работаешь? – сразу, лишь слегка освободившись из разговорной паутины Чуни, спросил Крот.

– Там, – тоже обрадованный обретенной свободе слова ответил я. – А ты?

– Я раньше на ткацком комбинате работал, а сейчас шабашу. Домой неохота идти. Опять баба орать будет. Не люблю, когда она орет. Ненавижу. Двинул в глаз ей по пьяни, теперь загрызет. Совсем к дому пилить не климатит. Только домой идти все равно надо, если не пойдешь, то опять в КПЗ загремишь, чего туда лишний раз лезть. Вот житуха гнилая.

– Мне тоже неохота.

– Тебе то чего, ты же не женатый еще. С кем живешь-то?

– Один.

– Одному плохо. Баба нужна, без неё сорвешься. Короче, одному точно не в кайф. С другой стороны спокойней. Вообще-то как на это дело посмотреть. Может плохо, а может, и нет? Как посмотреть. Тут сразу-то и не разберешь.

– Слышь сюда, мужики, Квасок не верит, что я смогу сейчас голый на площадь выйти и всей нашей мэрии зад показать, – снова ворвался в наш степенный разговор Чуня.

– А чего тебе голым-то ходить? – вполне резонно поинтересовался у нашего разгоряченного товарища степенный Крот.