Осел у ямы порока

Мы поговорили еще и стали прощаться. Уже на пороге Сергеич мне предложил еще одну цель.

– Тебе бы еще девушку подыскать надо, невесту, так сказать. Семья ведь человеку нужна. Только здесь осторожней будь, за красивой морковкой не очень гоняйся. Я тебе уже сегодня про это говорил. Присмотрись и помни за красивой обложкой, часто прячется безобразное содержимое. Кстати, это не только женщин касается. Вообще в вопросах выбора всегда надо быть весьма осторожным, особенно, если выбор принципиальный.

Рассуждал-то Сергей Сергеевич конечно правильно, но уж как-то слишком правильно. Так в жизни не бывает. В жизни всё проще и глупее. Я конечно о своих думах Сергею Сергеевичу говорить не стал, а, попрощавшись, двинул к порогу.

В садике на лавке, старательно храпели Тодор с Кокосом.

– Может мне их вынести? – предложил я Сергею Сергеевичу ещё одну услугу, но он от неё отказался и лишь устало махнул рукой.

Дома я разделся, включил настольную лампу, лег на кровать и стал читать подаренную книгу. Первая глава называлась – «Различными средствами можно достичь одного и того же».

– Интересно, как же так можно? – прошептал я и углубился в чтение.

Углублялся я недолго, ну минуты две от силы. Дальше пришлось задуматься. Монтень учил, что если я оскорблю какого-нибудь начальника и испугаюсь мести его, то я должен просить у оскорбленного мною пощады и покорить его своей покорностью, взывая к жалости и состраданию. Это, считал он обычный способ добиться прощения, но есть и другой способ. Совсем противоположный, по которому надо еще больше насолить оскорбленному тобой и этот способ иногда приводит к желаемой цели. Жалко я не знал этого способа сегодня утром, а то бы пришел к завгару, вдарил кулаком по столу и потребовал заменить движок или еще чего-нибудь трудно исполнимое. А потом, не давая ему опомниться, сказал, что организовывать фабричный транспорт для поездки его жены в Москву дело неправильное, не государственное, тем более она у нас на птичнике не работает. Интересно, предложил бы он мне после этого уволиться? Вот бы узнать. Только время вспять не повернуть. Я тяжело вздохнул и опять припал к книге, почитал еще и почувствовал, что засыпаю. Заснул я в ту ночь быстро, а вот спал плохо, беспокойно. Снился мне всю ночь непонятно-бесконечный сон, из которого запомнился мне только Сергей Сергеевич, пытающийся выбраться из глубокой помойной ямы на задворках моего дома. Строй копьевских мужиков в красных куртках с длинными пиками наперевес, уходящий вдаль от деревни по извилистой пыльной дороге и тетя Клава, несущая на своих широких плечах дядю Федю. Дядя Федя улыбался, был еще жив и потому орал во всё горло похабные частушки с залихватскими выражениями. Мужики в строю тоже улыбались и дружно приплясывали в такт срамным куплетам. Только по лицу тети Клавы текли слезы, то ли от радости, то ли еще от чего, во сне мне это не понятно было.

16

В город я приехал рано, часов в восемь. Постоял на центральной площади, последний раз решая о пути выбора профессии на ближайшее время, и отправился к знаменитому промышленному гиганту с красивым названием «Хмельная Забава». Однако там, о моем решении почему-то не знали и потому, наверное, меня не ждали. На двери отдела кадров висело, написанное на тетрадном листе объявление, о том, что все вопросы трудоустройства решаются только с девяти часов утра. Устраиваться на работу было еще рано. Пришлось сесть на лавочку перед центральной проходной и закурить. Проникший в мой мозг никотин ни с того ни с сего вызвал вдруг в сознании образ дяди Феди, поющего на плечах тети Клавы частушки. Здорово ему было за такой заботливой супругой. Ведь нашла она его где-то, не бросила там, а взяла на плечи и к родной избе несет. Вот она, настоящая забота. Вот это, наверное, и называется любовью, а всё остальное сексом. Мимо меня двигался тоже чем-то озабоченный народ, и никому до меня не было дела. Вообще, наверное, во всем мире до меня никому нет дела. Может прав Сергей Сергеевич и мне жениться пора. Ведь так плохо, когда никому нет до тебя дела. Раньше тетка была, но вот и её не стало. Никому я теперь не нужен. В грустных размышлениях я выкурил две сигареты подряд, и, обнаружив, что срок к устройству на работу подошел, двинулся к отделу кадров. Из посетителей был я там один. Кроме меня в помещении находились только местные работники: тетя в очках похожая на добрую корову, пожилая востроносая грымза и светленькая симпатичная девчонка. Девчонка, в отличие от её товарок по работе, мне понравилась и я, отдав трудовую книжку «корове», стал искоса за ней, за девчонкой, конечно же, наблюдать. Она была ну просто очень хороша собой. Всё у неё было аккуратно и в меру: и рот, и нос, и крупные серые глаза. Всё говорило о её добром и послушном характере. Пушистые же волосы будто светились в солнечных лучах, дав мне повод назвать понравившуюся девушку – Златовлаской. Она, конечно, не знала о своем новом имени и продолжала старательно что-то писать, не обращая, кстати, на меня совершенно никакого внимания. Вот на такой бы жениться, но это не реально. Это не наш, не деревенский кадр. Такие к нам в деревню не выходят. Даже если она и захочет, то кто же её к нам отпустит. Родаки её сразу на дыбы встанут, как бронзовый конь у Петра Первого в Питере и будут нашу любовь, будто змею давить. Только ведь их какое дело, если мы полюбим, например, друг друга. Только бы этой девчонке я по душе пришелся. Нет, к ней я даже подойти не решусь, как не решался подойти в школе к такой же вот старательной отличнице. Страшно тогда было. Мне чего-нибудь попроще надо, подоступнее, а то я с такой и поговорить не знаю о чем. Она, наверное, грамотная да начитанная, не то, что я, тьма беспросветная.

– В охрану пойдешь? – вывела меня из состояния размышлений «корова». – Других мест сейчас нет.

– Пойду, – отрешенно согласился я, окончательно решив остаться на этом предприятии.

– Тогда оформляю. Ты местный?

– Из Копьёва, – дал я краткую справку о месте жительства.

– Правда из Копьёва? – неожиданно заинтересованно спросила меня грымза в очках и глянула так любопытно, словно я назвал местом своего постоянного проживания не близлежащую деревню, а как минимум другую планету солнечной системы, причем не из ближних.

Возникший у грымзы интерес сразу передался её коллегам, и они все трое дружно на меня уставились. Чего я им такого любопытного сообщил? Разглядывать они меня перестали, только тогда, когда девчонка, опять же ни с того, ни с сего, отложила в сторону ручку и вдруг громко запела на весь отдел:

– Я копьевского любилаИ мечтала об одном,Чтоб купил себе он мылаИ поменьше пах дерьмом.

– Ксюша, перестань хабальничать, – строго цыкнула на певунью «корова». – Ты со своими шуточками молодого человека в краску ввела. Нельзя так, ты на работе. Понятно?

– А ему, тетя Вера, между прочим, красный цвет гораздо лучше идет, – отозвалась на замечание сразу ставшая вредной Златовласка, разглядывая меня с еще большим интересом, чем до своего сольного выступления. – Красный цвет делает не так, заметным фингал под правым глазом, который, кстати, ему тоже очень идет. Вы же знаете, тетя Вера, как шрамы и синяки украшают мужчин, а если синяк получен в битве за любовь, то этот синяк можно приравнять к ордену. Кстати, молодой человек, а вы свой синячок в битве за что получили? Не в битве ли с петухами птицефабрики за свободу Копьева от птичьего помета или всё-таки за любовь?

– А ну перестань сейчас же! – уже очень строго осадила «корова», разговорившуюся Ксюшу.

Лицо Ксении вновь стало красивым, добрым, серьезным и весьма старательным, а рука заводила гелевой ручкой по какому-то важному документу, скорее всего комбинатского масштаба.

– А, что Вы Ксения против Копьёва имеете? – вмешалась грымза. – Я тоже оттуда родом и скажу вам, что это хорошая деревня, и, между прочим, очень даже древняя. А если бы Вы знали, сколько хороших людей из нашей деревни вышло, то так пренебрежительно о ней не говорили бы. Из нашей деревни, даже один генерал вышел, правда, давно очень.

– Вы из Копьёва? – удивился теперь я, столь неожиданному совпадению.

– Да, третий дом с краю тети Луши Мартыновой знаете?

– Там теперь Стратовы живут?

– Да, да. Так вот тетя Луша – это моя мама. Я в этом доме всё детство провела. Какая у нас речка прекрасная была.

Я внимательно посмотрел на грымзу, которая впрочем, уже перестала быть вредной грымзой и стала доброй односельчанкой.

– А я Вас помню – радостно сообщил я односельчанке. – Я маленький еще был и помню, как у Вашего дома танцы устраивали. Еще на окне такой большой катушечный магнитофон поставили, и все танцевали под лампочкой на столбе. Потом лампочка вдруг перегорела и отец Ваш, дядя Федя полез на столб её вворачивать. Правда, помню. Смешно всё это так было.

– Вот видишь. А как тебе фамилия? – тоже радостно отозвалась женщина на нахлынувшие на меня воспоминания детства. – Меня Ниной Федоровной звать.

Когда я назвался, Нина Федоровна всплеснула руками и закачала головой.

– Как же, как же. Мы ж с твоими родителями такие друзья были. Теперь так не дружат. Жалко их. У тебя ведь и тетка недавно умерла. Ты теперь в доме-то один. Вот беда-то.

Я кивнул, и мой кивок опять оторвал от труда Ксюшу, и она вступила в разговор.

– Вы молодой человек мне нравитесь всё больше и больше. А теперь, когда я узнала, что вы еще и домовладелец, я скажу честно, стала таять, как эскимо на пляже. Вот он, думаю, мой рыцарь без страха и упрёка да еще с родовым имением в Копьёво. Вот она – мечта отрочества и юности. Вот она выгодная партия. Вот она судьба девичья. Дождалась все-таки.

– Вы бы Ксюша помолчали и парню хорошему мозги не пудрили, – стала осаждать наглую девчонку Нина Федоровна. – У Вас уже есть рыцарь, на синей машине со столичными номерами.

– Да какой он рыцарь? Только вид один. Кроме денег ничего и знать не хочет. У него, поди, и синяков никогда не было. А здесь…. Романтика. Слышите молодой человек, если вы еще приехали устраиваться на работу на лихом коне по кличке Абрек, тоя Ваша прямо здесь, в отделе кадров.

Я бы, наверное, провалился сквозь пол, если бы тетя Вера не сунула мне в руку приемную записку и кратко, объяснив, что с нею делать, не проводила меня к двери.