Основы изучения языкового менталитета: учебное пособие

Оказывается, то «Я», с которого начинается большинство наших высказываний, на самом деле представляет собой единство взаимосвязанных, но нетождественных ипостасей, которые отражают разные типы субъектной реакции на те или иные аспекты мира и разные роли субъекта в тех или иных ситуациях. Это может быть Я-физическое, Я-социальное, Я-интеллектуальное, Я-эмоциональное, Я-речемыслительное: «Эти ипостаси Я имеют различные формы манифестации, например, Я-эмоциональное может проявляться в разных социально-психологических ролях. Фраза Сегодня светит яркое солнце содержит следующие мысли: Я-физическое будет испытывать благоприятное воздействие солнечных лучей; это знает мое Я-интеллектуальное и посылает эту информацию собеседнику (Я-социальное), проявляя о нем заботу (Я-эмоциональное); сообщая ему об этом, действует мое Я-речемыслительное» [Маслова2001: 7].

Человек как субъект языковой картины мира выражается в способах языкового представления «Я», которые, как ни странно, вовсе не являются универсальными в мировых языках. Так, по данным авторов монографии «Человеческий фактор в языке. Коммуникативность. Модальность. Дейксис» (1992), со ссылкой на Дж. Лайонза, отмечается, что, например, в тайском языке мужчины и женщины, говоря о себе, употребляют два разных местоимения 1-го лица: «мужское» и «женское», а в языке читимача (туникская группа, Сев. Америка), согласно Дж. Гринбергу, не различаются местоимения 1-го и 2-го лица. В письменной традиции некоторых языков, по мнению Б.А. Успенского, местоимения могут уподобляться собственному имени, если они утрачивают свою местоименную специфику и соотносятся с данным конкретным лицом: так, это является одной из причин передачи местоимения I 'я' в английском языке с прописной буквы (оно ассоциируется с собственным именем).

Сложность субъективной организации естественного языка отчетливо видна на примере понятия роль говорящего, введенного Е.В. Падучевой именно для обозначения разных типов воплощения говорящего субъекта в языке. Автор выделяет четыре роли говорящего:

1) говорящий как субъект дейксиса (традиционный объект описания в лингвистике) – он задает значения дейктическим элементам типа здесь, сейчас и пр. и неявно воплощен в координате говорящего – особой модальной рамке;

2) говорящий как субъект речи – он обнаруживает себя в семантике речевых актов, т. е. в вербализации определенных иллокутивных целей. Его выражением является модальная рамка, приписываемая каждому речевому акту: 'Я говорю, что'; 'Я объявляю, заявляю, спрашиваю, упрекаю…';

3) говорящий как субъект сознания – он обнаруживает себя в контексте слов и синтаксических конструкций, где субъект ментального, эмоционального или волитивного состояния подразумевается семантикой, но не выражен и не может быть выражен в норме: Иван, кажется, чем-то расстроен (имеется в виду 'мне кажется'). В модальную рамку входит пропозициональная установка типа 'я думаю, я знаю, я полагаю, я хочу, чтобы…';

4) говорящий как субъект восприятия – он проявляется в конструкциях, предполагающих «фигуру наблюдателя»: В лесу раздавался топор дровосека (значение глагола предполагает обязательное включение позиции воспринимающего субъекта и оценку им расстояния до источника звука в отличие от простой констатации факта В лесу стучал топор дровосека).

Разные слова и конструкции в языке предполагают выбор разной «роли» говорящего. Эти роли могут быть выражены и все одновременно, а могут – не все. Кроме того, они могут не совпадать и в пределах одного высказывания.

Как выяснилось, разные языковые картины мира по-разному представляют соотношение указанных ипостасей или ролей «Я» говорящего. Так, в статье Рицуо Муракоси «Семантика говорящего: сопоставление русского, английского и японского языков» (2006) осуществляется сопоставление разных способов представления «Я» говорящего в указанных языках. Автор утверждает, что говорящий в английском языке носит общественно-коммуникативный характер, тогда как говорящий в японском языке – ментально-некоммуникативный. Если говорящий в английском языке отличается склонностью воздействовать на другое лицо / предмет, то говорящий в японском языке, скорее всего, чувствует, воспринимает и познает событие. Японский и английский языки – две противоположности. Русский язык представляется в этом отношении промежуточным.

Р. Муракоси исходит из того, что выражение словами мысли как таковое не обязательно предполагает ее передачу. Например, когда человек о чем-то задумывается, погружен в размышления, он делает это при помощи языка без коммуникативного намерения. В этом смысле речевую деятельность человека можно разделить на два уровня: уровень частной (внутренней) деятельности и уровень общественной (внешней) деятельности. Таким образом, можно выделить два «Я» – частное и общественное. Под частным «Я» понимается говорящий как субъект внутренней речи («субъект сознания», согласно Е.В. Падучевой), не предполагающий наличия слушающего, а под общественным «Я» – говорящий как субъект общения, т. е. внешней речи, предполагающий наличие слушающего («субъект речи», согласно Е.В. Падучевой).

Оказывается, в японском языке имеются разные слова для обозначения частного «Я» и общественного «Я». В высказывании Jibun– wa tadasii 'Я прав' – слово jibun обозначает частное «Я», т. е. говорящего как субъект сознания. Так как эта фраза содержит Jibun, она описывает внутреннее чувство говорящего и тем самым близка к монологической речи. Это внутренняя языковая репрезентация, не рассчитанная на сообщение собеседнику. Jibun отлично вписывается в контекст ментальной деятельности, но с глаголами физического действия оно несовместимо.

В отличие от обозначения частного «Я» средства выражения общественного «Я» весьма разнообразны. Watasi-/ Atasi-/ Boku-/ Ore– wa tadasii 'Я прав', если в данной фразе говорящий сообщает собеседнику, что он осознал или сознает, что он прав. Watasi, atasi, boku и ore обозначают общественное «Я», т. е. говорящего как субъекта сообщения. Все эти слова традиционно считаются формами местоимения 1-го лица ед. числа. Watasi – стилистически нейтральное слово и употребляется взрослыми как мужского, так и женского пола; atasi принадлежит женской речи, a boku и ore – мужской. Говорящий, говоря о себе, использует эти слова в непринужденном разговоре со своим ровесником, младшим или подчиненным.

В целом для японского языка характерно разнообразие средств выражения общественного «Я», выбор которых зависит от социального статуса говорящего, его отношений с собеседником и других коммуникативных установок и условий. Если на частном уровне говорящий и есть jibun, то на общественном уровне он может быть и watasi, и boku и т. д. Словом, эти общественные выражения напоминают платья, надеваемые на «голое» jibun в зависимости от речевых ситуаций. Спрашивается, с чем связано такое разнообразие эквивалентов «Я»? Это объясняется тем, что в японском языке отсутствует свое собственное, абсолютное обозначение общественного «Я», такое, как я и I, вследствие чего вошли в употребление различные слова, позволяющие говорящему идентифицировать себя через отсылку к адресату речи. Это и есть главная языковая стратегия, применяемая носителем японского языка для налаживания общественных и человеческих отношений.

Настоящим местоимением и собственно обозначением говорящего в японском языке, на наш взгляд, следует считать jibun. Из двух аспектов говорящего как субъекта речи главным является частное, а не общественное «Я».

Для английского I и русского я существенно значение говорящего, противопоставляемого слушающему, поскольку они являются местоименными формами 1-го лица. I и я – собственно обозначения общественного «Я», так что в английском и русском языках для обозначения общественного «Я» другого слова, кроме I и я, не нужно. Все приведенные выше японские фразы с использованием разных средств выражения общественного «Я» могут быть переведены просто как I am right, или Я прав. I и я не содержат никакой конкретной информации о характеристике говорящего (возраст, пол, социальный статус и позиция и т. д.), обозначая лишь абстрактную роль говорящего, выступающего в качестве активного участника речевой деятельности. С другой стороны, однако, английский и русский языки не имеют собственно обозначения частного «Я». В силу этого в монологической речи говорящего, не рассчитанной на сообщение другому лицу / лицам, используются I и я, которые собственно предназначены для обозначения субъекта коммуникации.

Таким образом, I и я представляют субъект внешней речи (диалога), предусматривающий наличие собеседника и взаимодействие с ним, хотя я не так радикально, как I. Говорящий же в японском языке – главным образом субъект внутренней речи (монолога), заинтересованный в присутствии на месте события, помещении себя в ту или иную ситуацию.

В целом говорящий в английском языке концептуализуется как предмет с четким очертанием и ориентируется на воздействие на внешний мир. Говорящий в японском языке тяготеет к месту, он склонен к присутствию на месте события и объединению с внешним миром. Сравнивая Запад и Восток, социологи часто отмечают, что западноевропейский человек смотрит на дерево, а восточно-азиатский – на лес. Имеется в виду то, что при восприятии того или иного объекта первый обращает внимание на его свойства, в то время как второго интересует отношение данного объекта к окружающей его среде.

Как заключает Р. Муракоси, «В принципе это соответствует нашим наблюдениям. В соответствии с ними русский человек смотрел бы как на дерево, так и на лес. Говорящего в русском языке интересует как предмет, так и место. Он настроен на общение и воздействие на внешний мир, но вместе с тем – и на присутствие в месте события. Естественно возникает напряжение двойственности, взаимодействия предмета с местом. Кроме того, следует также отметить, что у русского человека есть особая тяга к пространству: склонность к расширению внутреннего пространства (Он построился в центре города) и переосмыслению предмета как места (Договор включает в себя следующие положения). Считаем, что именно такой динамичный процесс – ключ к пониманию русского народа» [Муракоси 2006: 75].