Останкинские истории (сборник)

— Пусть достают! — решительно сказал Шубников. — И побольше! Жареных и каленых!

— Жареных и каленых… — записал Голушкин. — Ну вот, отыскались работники на льды. Если уж вам так любезны льды.

— Но руководить этими работниками должны пожарники. Не трудитесь противоречить. В контракте записаны пожарники, а не перетрусчики чеснока, хоть бы и скрипачи.

Непоколебимая вера в то, что наши пожарники ничем не хуже японских, тем более из их японского, северного, захолустья, сладостно и ревниво существовала в Шубникове независимо от контракта с водонапорной башней.

— Такой каприз! — сказал Шубников. — Уважьте. А что же, и Васька Пугач пропал?

Стараниями экспедитора Ладошина пожарный водитель Василий Пугач был найден. На три дня он мог предоставить себя в начальники ледяного строительства. На вопрос, не может ли он наскрести еще хотя бы пяток пожарников для руководства, Васька, загоготав, ответил, что может. Однако сказал, что пожарники-то они пожарники, но бывшие, один теперь водит ассенизационную машину, другой грузит на комбинате красную рыбу и копченых лещей. И так далее. Но в душе все они остались пожарниками.

— Выбраковали их, что ли? — спросил Голушкин.

— Ну выбраковали, — процедил сквозь зубы Васька и взглянул на Голушкина с интересом: а хочешь, и тебя выбракуем?

— Василий, — сказал Шубников, — ты читал эпитафию на могиле пожарника?

— Ну?! — удивился Васька Пугач. — Какую эпитафию?

— Известную. «Сорок лет стоял на башне, так и умер не едавши». У тебя эпитафия будет хуже.

— Вот дурень! — рассмеялся Васька. — Я же не на башне, я в кабине!

Постановили: Васька Пугач и пятеро его приятелей, все с несгораемыми усами, станут ледовыми зодчими безвозмездно, их лишь предстоит кормить и поить, чтобы не схватили в жаркие дни у льдов расстройство желудка. И ни в коем случае эти пятеро приятелей никому не должны, даже и за понюшку табаку, открывать, что пожарники они бывшие. Мало ли ведь какие агенты будут шнырять в эти дни в Останкине.

— Все путем! — загоготал Васька Пугач. — Череп ты мой горелый! Да мы такие дворцы наворочаем, что эти самураи запрыгают!

— И ледяные горы, — хмуро добавил Шубников.

После ухода Васьки Пугача Шубников раскричался на Ладошина и Голушкина. Что за разгильдяйство! Что за легкомыслие! Ведь сто раз говорил о льдах и пожарниках — и эдакий провал. И все так! И всегда так! Обиженный Голушкин стал говорить, что пока он не давал поводов для крика, исполнял свою службу с усердием и толком и, если им недовольны, готов подать в отставку. Шубников выгнал Голушкина и Ладошина на площадки, но досада не была исчерпана, требовалось разрядиться на ком-либо, и Шубников вызвал Бурлакина.

— И у тебя такой же бардак, как у всех?

— Я кричать тоже умею, — сказал Бурлакин. — А голос у меня от природы громче. Другое дело, ты более актер.

— Хорошо, — утих Шубников. — Докладывай.

— Возьми вместо меня пиротехника-исполнителя. Пусть он к тебе и бегает с докладами и за распоряжениями. А как я исполню задачу — мое дело. Я не подведу.

— Но и не доверишь мне свои сюрпризы и тайны?

— Чепуха, — нахмурился Бурлакин. — Никаких тайн нет.

— Однако о них уже идет молва.

— Глупая, стало быть, молва. Решения у нас заурядные. При Петре Великом мастера были куда изобретательнее. Мы забыли их ремесло и дерзость. Кстати, для триумфа водонапорной башни мне нужны уточнения. Там два пункта. Сто двенадцать лет башне. Так? И рекорд в напоре воды. Какой именно рекорд?

— Я не помню, — поморщился Шубников. — Рекорд и есть рекорд, не важно какой.

— Мне важно, — сказал Бурлакин. — Дай мне точные данные, какой объем башни, какой напор, давление, сколько пролито воды за сто двенадцать лет, сколько…

— Дадут тебе, дадут! Не зуди!

— Какой у башни вид? Где стоит она?

— Откуда я знаю, где она стоит! — возмутился Шубников. — Стоит и стоит. У какого-то моста. Или путепровода.

— Ты неконкретный человек, — покачал головой Бурлакин.

— Для конкретностей есть мелкие, бескрылые служащие!

— Ты вообще неконкретный человек, — сказал Бурлакин. — И это плохо. И для меня. И для тебя. И для всех. Тебя увлекает лишь сам ход дела, процесс, игра, авантюра, лепка ситуации, мечтание о чем-то, что получится и сотворится, а что именно получится и сотворится — об этом ты не имеешь никакого представления да и не хочешь иметь, чтобы не заскучать или не разочароваться раньше времени, а между тем выходят глупости либо гадости, какие можно было бы предугадать или вычислить.

— Я — творец! — высокомерно воскликнул Шубников. — Пусть вычисляет ваша наука.

— Какой ты творец! Ты недоучка и игрок, которому долго не везло по мелочам. Но вырастет у тебя седая полынь.

— Какая же полынь вырастет в день с фейерверками?

— В этот день — не самая горькая. Этот-то день промежуточный. Но драки, перебранки и скандалы ожидать можно.

— Только-то? — усмехнулся Шубников. — Это не причина для печалей. И полагаю, что драк и перебранок не случится. Есть кому постеречь спокойствие. А не хватает сторожей — наксерим. Иногда необходимы и персонажи одноразового использования.

— Их надо отменить вовсе, молодцов и девушек в кимоно.

— Ба! — чуть ли не обрадовался Шубников. — А кто же это их придумал и завел, не напомнишь?

— Я, — сказал Бурлакин. — Но был беззаботен или безрассуден. Придумал ради шутки, как пародию. Теперь вижу, что они способны принести лишь пагубы и порчи. Они саморазвиваются и еще возьмут Палату в зависимость. Их необходимо отменить. Но это придется сделать тебе.

— А ты что же, устраняешь себя?

— Фейерверк — мое последнее дело на улице Цандера. Я уйду отсюда.

— Измена? Отступление? Или позорное бегство? — с издевкой спросил Шубников.

— Я не хочу более играть чужими игрушками, — сказал Бурлакин. — Или по-другому — играть на чужих инструментах.

— Моими, что ли? Или — на моих?

— В том-то и дело, что и не твоими. И не на твоих.

— Хорошо, — сказал Шубников. — Договорим после.

— Договорим. Каштанова ты ко мне присылал?

— С чем?

— С указанием, прозвучавшим, впрочем, просьбой. Восславить в небе тебя. Водонапорную башню. Институт хвостов и тебя. Выдан был даже текст бегущей в небе строки.

— Я его не присылал.

— Не присылал, значит, не присылал. Я пойду. И вот тебе смета на фейерверк. А с ней и список необходимого.

Смета и список озадачили Шубникова. В примечании Бурлакина утверждалось, что фейерверк с лазерами и иллюминация на улице Королева должны превзойти огненные и световые эффекты триумфа Ништадтского мира. Но то празднование, успокаивал Бурлакин, было небогатым, а вот однажды только на храм Януса в небе Петербурга пошло двадцать тысяч огней, в небе же двигались и огненные воины, затворявшие дверь храма и подававшие друг другу руки. «Этак он нас разорит», — подумал Шубников. Впрочем, средства он мог не жалеть, к тому же теперь его Палата соединилась делами со множеством контор и фирм, имевших деньги, какие неизвестно на что надо было тратить, деньги эти директор Голушкин научился, к удовольствию многих сторон, пускать в ход. Шубников умел на время забывать неприятности либо использовать их выгодно для себя, и он сразу как бы выпустил из памяти измену или отступление Бурлакина, а вот мысли об украшении неба похлестче, чем после Ништадтского мира, его возбудили.