Останови моё безумие
Шрифт:
Конечно, узнать о планах Влада отправиться со мной в галерею таким образом - было не совсем романтично, как если бы это был тщательно спланированный и выверенный до конечного своего исполнения сюрприз, но мысль, что он продумал всё до мелочей и эти самые мелочи оказываются для него такими же важными, какими являются для меня, наполнила меня теплом и поселила улыбку не только на губах, но и в душе, смятенной и мечущейся от предвкушения до страха.
Переодевшись и расчесав волосы, претерпевавшие за сегодня титанические метаморфозы, я без всякого на то желания, покинула свою комнату и пошла на звук голоса в кухне. Оберегающей меня покровом доброжелательности тёти Тани не было, что меня немного опечалило, как и не было сестры с Анатолием, отсутствие
– Лиза уехала?
– спросила я, будто спокойствие вернулось ко мне из-за отлучки Влада.
– Да. Твой отец настоял на том, что им не мешало бы наведаться в новую квартиру и проверить как обстоят дела после ремонта, и вообще негоже молодым развлекать престарелых родителей из долга, что так полагается делать.
Мои глаза в удивлении поползли вверх и, хотя я чуть не поперхнулась соком, которым собиралась запить скапливающуюся во рту жидкость, при звуке приближённых за спиной шагов Влада, мне удалось остановить побег взгляда в его сторону и удержать его на лице матери.
– Это дословно то, что сказал твой отец Лизе, - с обидой на отца, в мягком, как тополиный пух голосе закончила мама.
Я присела рядом с ней и погладила её по спине, так сильно уменьшилось проявление любви и заботы между нами в последнее время, что она невольно подалась навстречу ко мне, а я прижалась щекой к её щеке, тёплой и родной, но немилосердно задетой бороздками морщин. Я посмотрела на отца, его лицо с годами так преобразилось, что черты лиц моих родителей приобрели схожесть: одинаковые треугольники морщинок вокруг глаз, левая, чуть сильнее выгнутая бровь от одинаковой манеры выражать удивление, и похожие глаза с зеркально отражающейся в них теплотой и заботой друг о друге.
Ничего плохого и предосудительного в их одинаковости не было. Никто не замечал в этом отклонения от общепринятых норм. Как и я не замечала подобного в нашей с Владом похожести, развитой задолго до нашей с ним встречи, задолго до моего первого крика этому миру, а значит, просто уже решёнными судьбой быть вместе. Именно эти мысли светились в моих слезившихся глазах, когда я мельком решила взглянуть на своего возлюбленного, чтобы задержаться на остановке его глаз дольше, встречаясь со своим отражением, чувствуя щемящую грусть, рука об руку с радостью внутри. Биение собственного сердца в груди и слабый, но непререкаемый стук маленького сердечка, пульс отбивающий шаг жизни в напряжённом запястье Влада - мы семья. И мы есть. Улыбка, проявившаяся на моих губах, едва ли тронувшая их, оставшись незаметной для посторонних глаз, тем не менее, мгновенно осветила лицо любимого, вернув дыхание его лёгким, цвет хмеля его глазам.
– Я устала мам, пойду в свою комнату, - поцеловав в щёку мать и потрепав её по руке, уже было поднялась со своего стула.
– Сядь и поешь, как следует, - грозный голос ничем не выдал своей принадлежности тому же самому мужчине, только что переглядывающемуся со мной в туннеле для встречи наших глаз.
– Но я не хочу больше, - сказала еле слышно, наверное, оттого, что ощущала свою вину.
– Ты не обедала сегодня, - напомнил мне, заставляя покрыться предательским румянцем от основания шеи до кончиков волос. Игривость, временами накатывающая на меня, не хотела вступать в игру и слова из ложного спектакля, напоминающие о не съеденных мною сэндвичах остались не произнесёнными, а ложка прилежно вернулась ко рту, наполненная картофельным супом-пюре с зеленью.
– Теперь можно я пойду в свою комнату?
– с нажимом произнесла, глядя на прислонившегося к столу Влада взглядом из-под ресниц, когда на дне тарелки, наконец, не осталось ни капельки.
– Теперь можно, - довольно заявил, отворачиваясь, чтобы ополоснуть стакан.
Отец с матерью настороженно переглядывались друг с другом, всё время перебрасывания фразами нас с братом. Я с шумом отодвинула стул и уже схватила со стола свою тарелку, когда мой надзиратель вновь подал голос.
– Оставь, сам справлюсь!
–
Принимать душ ещё раз было лишним, но выработанная за этот год привычка настойчиво подсказывала, что без водных процедур уснуть у меня не получиться, поэтому скинув с себя всю одежду, я закрыла дверь на задвижку, включила свет и…
Кафельный пол, наверное, был неприятно холодным в зимнее время года, водяные брызги, без устали орошавшие моё лицо и правую руку - колючие и агрессивные, а терпеливый свет сберегательной лампы неуступчиво слепил веки - сейчас я им была благодарна. Первая тревога, когда сознание ко мне вернулось, была за ребёнка, ни в чём не повинного, даже в том, что его мама не может позаботиться о его здоровье. Рука, затёкшая в неправильном положении, больно ударилась о край ванны, прежде чем потянуться к холодному, неприкрытому животу и почувствовать исходившее изнутри тепло, тепло принадлежащее маленькому беззащитному комочку, который живёт во мне и должен жить после меня. Я не пыталась подняться, не думала о ноющей боли в затылке вызванной падением, не тревожилась за сердце, приплясывающее чечётку в моей груди: то бешено колотящееся, то смиренно переводящее дух, почти совсем неслышное. Я поглаживала свой живот, успокаивая маленького, успокаивая слёзы - солёные, смешивающиеся с пресными каплями душа.
На этот раз всё обошлось: я пришла в себя самостоятельно, поэтому Влад ничего не узнает. И это осознание вернуло мне сдавленное дыхание, и мочь моим затвердевшим конечностям. Я с трудом заставила ноги выпрямиться, вставая, вцепившись обеими руками в край ванны, и переступила за бортик, чтобы снова лечь, только теперь добровольно. О принятии душа не было и речи, но с чувством, словно тело моё претерпело на себе функцию отжима в стиральной машине или, по крайней мере, меня точно прокрутили через мясорубку, я растянулась в ванне, не потрудившись заполнить её. Вода из душа обильно смачивала мои волосы и лицо, милостиво стекая по телу мелкими ручейками и этого было достаточно, чтобы оставаться в сознании и не уснуть.
Спустя какое-то время, немного пришедшая в себя, я осторожно выбралась из воды, не на минуту не отказываясь от опоры в виде стен и бортиков, пошатываясь, обмоталась полотенцем, едва разлепляя тяжелеющие от болезненной усталости веки, погасила свет и прошла в спальню, всё так же пользуясь безмолвной поддержкой стен и кроватных тумбочек. Я буквально упала на кровать, неуклюже закутываясь в одеяло, не заботясь о влажных, с капающими холодными дождинками на вздрагивающую шею волосах. Через полчаса, пятнадцать минут, минуту, час, всю ночь или только одно мгновение я провалилась в темноту, на этот раз благосклонно оказавшуюся всего лишь спасительным сном.
– Тшш, - шептал родной голос, окутывающий меня теплом и покоем. Жаркие руки осторожно вытащили из-под меня неудобный комок, смутно напоминающий полотенце, а потом и подушку с мокрой насквозь наволочкой, аккуратно придерживая мою шею, пока на её месте не оказалась другая - сухая и мягкая. Одеяло, свёрнутое в узел было выправлено, а я укрыта им по самый подбородок, под ним полностью обнажённая и дрожащая.
– Ляг со мной, - прохрипела я, уже полностью проснувшаяся и часто моргающая при приглушённом свете настольной лампы.
Мне не ответили, капризные складочки хмурости не хотели покидать безупречный лоб брата, отчего я поняла, что он сердиться. Он сидел, подмяв под себя длинные ноги, и методично высушивал мои волосы подогретым полотенцем. Голова моя слегка раскачивалась на подушке, а я не отрывала глаз от любимого, терпеливо ожидая, когда он заговорит со мной.
Моя рука сама собой выпросталась из одеяла, и я потянулась к его щеке, желая сначала только дотронуться до него, а потом незаметно добраться до суровых морщинок, чтобы прогнать их с его лица.